Мудрость толпы

Лео набрал в грудь воздуха и тяжело выдохнул, раздувая ноздри.

– Великие бури выбрасывают на берег странных попутчиков, как говорил Фаранс.

– Никогда бы не заподозрила вас в увлечении философией, – сказала Тойфель.

– В последнее время наверстываю. Читаю классиков.

Инспектор коротко кивнула:

– Что ж, в таком случае у нас всех полно дел. Не провожайте.

Дверь за ней защелкнулась.

Гарод наконец отвалился от груди; его головка запрокинулась, ротик приоткрылся, по подбородку стекала струйка молока. Савин подняла его и отнесла в детскую. Закусив от сосредоточенности губу, осторожно уложила в люльку рядом с сестрой, вытащила из-под него руки.

Она посмотрела на спящих детей: Арди на боку, глаз с длинными ресницами закрыт, а рот, напротив, широко распахнут. Гарод на спине, крошечные ручки повернуты ладонями вверх, словно в жесте капитуляции. Такие маленькие… Такие восхитительные… Такие уязвимые… Она вспомнила то, что однажды сказал ей отец: быть родителем означает жить в страхе. В страхе за детей – и в страхе перед ними.

Очень-очень осторожно прикрыв за собой дверь детской и повернувшись, она обнаружила, что Лео наблюдает за ней.

– Итак, мы теперь в одной постели с королем Орсо, вот как?

Савин поморщилась. Неужели он не мог подобрать какое-нибудь другое выражение?

– Мы пользуемся случаем как-то прекратить этот кошмар. – И, возможно, возместить какую-то толику ущерба, который они принесли. – Судье нельзя доверять, Лео, ты и сам это знаешь.

– Кажется, я ей нравлюсь.

Савин скривилась еще больше. Возможно, он говорил это специально, чтобы ее позлить.

– До поры до времени. Ты умеешь нравиться людям. – (Если он этого хотел.) – Но после того, как она сбросит с Цепной башни всех, кого ненавидит, то примется за тех, кого любит. Такой уж она человек.

Лео нахмурился, глядя на свой обрубок, осторожно почесывая шрамы.

– Да, здесь, пожалуй, ты права.

– Как обычно.

– Но все же это большой риск.

– Если посмотреть, куда все катится, еще больший риск – не предпринимать ничего. Наши дни сочтены – всех, кто прежде был у власти. Даже тех, кто у власти сейчас. Мы все обречены.

Лео задрал голову, свысока глядя на нее:

– Но мы дрались против Орсо.

– Это уже в прошлом.

На его лице появилось жесткое выражение. Горькое, ревнивое.

– Ты все еще его любишь?

И снова ей захотелось залепить ему пощечину.

– Я никогда его не любила, – солгала Савин.

– Даже как брата?

На этот раз Савин едва не врезала ему кулаком. Она даже уже сжала пальцы, но заставила себя их разжать. Все равно удовлетворение не продлилось бы долго. К тому же она могла позволить ему сердиться – в конце концов, у нее-то все конечности были при себе.

Ее колено скользнуло вдоль его ноги.

– Что я могу сделать… чтобы ты мне поверил?

И она поставила второе колено на кушетку, так что оказалась на нем сверху.

Правой рукой она задрала сорочку, а левую протянула вниз, чувствуя на одном голом плече ночной холод, на другом – тепло от очага. Она не смотрела ему в глаза: не была уверена, что ей понравится то, что она в них увидит. Было время, и не так уж давно, когда Лео утверждал, что любит ее, и сама она, если постараться, почти могла убедить себя, что тоже его любит. Но нужно уметь брать лучшее от того, что у тебя есть.

Она взяла его руку, повела вдоль своего тела, вверх по груди. Она взяла его лицо в свои руки, принялась целовать, двигая бедрами вдоль его живота. Все было не так, как прежде, – но разве когда-то бывало иначе? Она протянула руку назад, нашла его член, принялась тереться о него, ища нужное место…

Крик из соседней комнаты прозвучал резко и настойчиво – на этот раз это была Арди. Мгновением позже к ней присоединился и Гарод – тоньше, жалобнее, слабее. Савин закрыла глаза и обмякла на кушетке.

– Черт…

Брать и держать

Она бы не поверила, если бы ей сказали это в момент, когда это происходило, но Рикке должна была признать: ей нравилось, когда на нее наезжали. У нее была куча практики, и это всегда выявляло в ней лучшие, упрямые черты. Рикке-Заноза – все любили эту девчонку. Быстрые мозги, острый язычок; даже когда все шансы против нее, это играет ей на руку.

И наоборот, у нее всегда начинались проблемы, когда люди принимались просить, пресмыкаться перед ней, умолять; это всегда делало ее слабой и нервозной. Склизкая Рикке – кому она вообще нужна?.. Проблема только в том, что, сидя на Скарлинговом троне, она гораздо чаще сталкивалась с упрашиваниями, чем с наездами.

– Прошу тебя! – Фермер дошел до того, что аж упал на колени, артист хренов, крутя в руках шапку. – Я полностью в твоей власти!

В том-то и проблема. Она могла отослать его домой, насыпав ему с собой коробку серебра. Или могла отослать домой его голову, а остальное оставить себе. Все в ее руках.

Она сощурила единственный глаз, который мог что-нибудь видеть, в надежде, что ему удастся проникнуть сквозь кожу фермера и увидеть правду. Что он – бедный честный бедолага с больной женой и двенадцатью голодными ребятишками. Или что он алчный лжец, у которого под грязной рубашкой скрывается шелковая сорочка, а в амбаре закопаны горшки с золотом.