Мы, все без исключения, стоим на неверном пути. Одна часть человечества, большинство, настаивает на изменении внешнего вектора – социального, политического, экономического. Другая, очень малая, но исподволь растущая, взыскует поиска новой реальности. Но ни той ни другой не дано восторжествовать. Внутреннее и внешнее суть одно и то же. Если ныне они разобщены, то потому, что грядет новый образ жизнеустройства. Существует лишь одна сфера, в которой могут слиться воедино внутреннее и внешнее, и эта сфера – искусство. Искусство большей частью призвано отражать имеющую место смерть, но лишь самым просветленным по духу открывается видение жизни, приходящей на смену. Как некоторые племена влачат среди нас первобытную жизнь пятидесяти– или стотысячелетней давности, так и люди искусства.
Нам открывается совершенно новый способ бытия. На нашу долю выпало сложить абсолютно новый космос, причем сложить его из разрозненных, изолированных живых частиц. Ведь не кто иные, как мы, эти неуничтожимые комочки живой плоти, по частицам складываем космос. Космос творят не умы, не философы и метафизики, не Бог. И уж точно не экономическая революция. Это то, что мы носим в себе самих, и то, что строим вокруг себя: то, частью чего являемся, и то, что призваны воплотить в реальность. Мы должны осознать, кто мы есть и что в нас заложено. И должны довести дело до конца – в сотворении и разрушении. Большую часть времени мы заняты либо отрицанием, игнорированием, либо грезами. С самого зарождения нашей истории, истории Запада, мы стремились к тому, чтобы мир стал чем-то иным, нежели то, что он есть в действительности. Трансформировали сами себя, дабы уподобиться некоему образу, который на поверку оказался обманчивым. Под гнетом крайнего сомнения эта тяга исчерпала себя. И вот, разбитые параличом, мы бессильно вертимся на оси собственного «я», как пьяные дервиши. Ничто не способно принести нам избавление, кроме нового знания – не сократической мудрости, но
Ибо, как и пророчил Лоуренс, мы вступаем в эру Святого Духа. Нам предстоит расстаться с призраком нашего мертвого «я» и войти в новое царство. Бог умер. Сын Божий умер. И сами мы умерли, в той степени, в какой тот и другой покинули наши бренные тела. Это не то чтобы смерть, но
Когда я говорю «мы дрейфуем», то отчетливо понимаю, что это метафора. Лично я не верю, что мы будем дрейфовать до бесконечности. Таков удел некоторых, быть может, большей части мужчин и женщин. Но не всех. Ибо доколе существуют мужчины и женщины, мир сам по себе не обратится в Саргассово море. Это пугающее видение рождено лишь осознанием того, что помимо воли мы все-таки дрейфуем, все-таки сливаемся с безостановочным потоком. Ибо вне нас живет сила, кажущаяся благодаря смерти могущественнее нас, и имя этой силы – Природа. Мы, смертные, тоже часть Природы. Но мы также часть чего-то еще, чего-то, во что входит Природа. Это та неопознанная сторона Вселенной, какую воздвигли мы сами, пребывая в противостоянии с целым. И не нашей воле, но нашей судьбе было угодно, чтобы такого рода противостояние претворилось в реальность. Эта сила, действующая помимо нас и превыше наших возможностей, повинуется собственным законам. Имея достаточно мудрости, мы могли бы действовать в русле этих законов, приспособить себя к ним. Вот подлинная стихия жизненности, как мог бы сказать Лоуренс. Отказываясь следовать в русле этой преобладающей силы, мы нарушаем закон жизни, дрейфуем, и в этом дрейфе Природа обходит нас стороной.
Крах, какой претерпели великие духовные лидеры, коренится в конфликте между этими двумя силами, воплощаемыми и символизируемыми их жизнями. Каждое завоевание духа знаменовалось поражением со стороны Природы. Каждое завоевание духа знаменовалось нарушением баланса между двумя этими противостоящими силами. Дистанция между какими-либо из этих гигантских фигур – не более чем один из способов отсчитать время достижения нового и удовлетворительного баланса. Задача каждого из новых духовных лидеров сводилась к уничтожению прежнего баланса. Ни больше. Ни меньше.