Мудрость сердца

– Ну что можно поделать с таким малым? – сказал он. – Он не дает себе помочь. – Когда мы вошли в номер и зажгли свет, Ратнер добавил: – Ты его просто потряс, когда сказал, что он счастлив. Знаешь, что я подумал? Он как будто хотел на нас броситься. Ты заметил, какое у него было лицо? А когда ты отказался написать ему свое имя и адрес, его это чуть не прикончило. Я так не могу. Не то чтобы я тебя винил – я просто спрашиваю, почему мы поступили так? Можно было бы слить его легче.

Я хотел улыбнуться, но в голову пришло столько мыслей, что я забыл об улыбке и вместо нее нахмурился.

– Пойми меня правильно, – продолжал Ратнер, неверно истолковав мою гримасу. – Ты был с ним чертовски терпелив. И за весь вечер сказал ему только пару слов…

– Нет-нет, дело не в этом, – ответил я. – Дело не во мне. Я говорю обо всех, подобных ему, которых встречал за мою короткую жизнь. Слушай, я рассказывал тебе, как я работал в телеграфной компании? Нет, черт побери, уже поздно, и я знаю, что ты измотан. Да и я тоже. Но я хочу сказать тебе пару вещей. Я не оправдываюсь, учти. Если хочешь, я виноват. Наверно, я мог бы кое-что сделать, сказать что-то – не знаю, что или как… Наверно, я был к нему несправедлив. И больше того, я вроде бы его обидел. Но мне казалось, это пойдет ему на пользу, если такое возможно. Я ведь не перечил ему, не укорял и не призывал исправиться. Это вообще не в моей натуре. Если уж человек решил пуститься во все тяжкие, я могу помочь – да-да, я даже могу подтолкнуть его. И если он захочет после этого встать на ноги, я тоже, конечно же, ему помогу. Чего бы он ни попросил. Я убежден, что человеку надо дать возможность действовать, как он хочет, к добру это или ко злу, потому что в итоге мы все кончим одинаково. Но о чем я начал только что говорить… Я слышал столько ужасных историй и повидал на своем веку так много парней вроде этого Аллисона или Альбертсона, что у меня не осталось к ним ни капли сочувствия. Признаваться в этом неловко, но ведь это правда. Пойми – иногда всего за день мне приходилось видеть, как с полдюжины таких, как он, бились в истерике и плакали передо мной, умоляя сделать что-нибудь для них или для их жен и детей. В течение четырех лет я спал по четыре-пять часов за день, пытаясь помочь людям, неспособным выкарабкаться самим. Я отдавал им все деньги, какие зарабатывал; а когда не мог устроить их на работу, отправлялся к друзьям и упрашивал их дать им работу, в которой они нуждались. Я приводил их домой и кормил; устраивал их на ночь на полу, когда все кровати были заняты. Я трудился как дьявол, пытаясь сделать для них больше, чем мог, обделяя вниманием жену и ребенка. Мой начальник стал считать меня сумасшедшим и, вместо того чтобы одобрить мои усилия, постоянно орал на меня. Я все время был между двух огней – сверху и снизу. Наконец я понял, что, сколько бы я ни старался, все мои усилия были каплей в море. Не хочу сказать, что я стал равнодушным или же твердокаменным. Нет, просто я понял, что любое заметное улучшение жизни требует революции. Причем настоящей революции, то есть чего-то гораздо более радикального и всеобъемлющего, чем даже, скажем, русская революция. Я по-прежнему так думаю, но не считаю, что ее возможно осуществить политически или экономически. Правительства тут ни при чем. Ее могут совершить только отдельные люди, если каждый из них пойдет своим собственным путем. Главное – это должна быть революция сердца. Наше отношение к жизни должно быть в корне изменено. Мы должны продвинуться на другой уровень, с которого могли бы одним взглядом окинуть всю землю. Мы должны объять своим ви́дением весь земной шар, включая все народы, которые на нем проживают, вплоть до самого низкого и примитивного человека.