Точно так же как «Серафита» была написана для госпожи Ганской, его идеальной любви, так и «Луи Ламбер» был написан для его Dilecta[138], госпожи де Берни, не только его преданной любовницы, но также матери, потому что Бальзак не знал материнской любви. У да Винчи было две матери; у Гёте была самая лучшая мать, какая только может быть у гения, а Бальзак был лишен любви и нежности, в которых он нуждался больше, чем Гёте или да Винчи. Его жизнь в Вандомском коллеже была кошмаром. Сдержанный, скрытный, сверхчувствительный, не по годам развитой, не понятый учителями и сверстниками, он безразлично относился к внешнему миру и вынужденно ушел в себя – чтобы общаться с ангелами. Это чувство одиночества развивалось с годами, несмотря на раннюю славу и известность. В письмах он часто ссылается на секрет, в который никто, даже госпожа Ганская, которой он признался как-то о его существовании, не проник. На самом пороге своей карьеры в 1828 году он пишет, что существуют люди, которые умирают, в то время как врачи не могут определить причину их ухода из жизни. Недостаток материнской нежности, отчужденность, ненависть, которые выказывала ему мать, оставили на нем неизбывную метку. Его пребывание, или заключение, в Вандомском коллеже лишь стимулировало в нем и так уже преждевременное развитие духа, в то время как природа за духом не поспевала. В результате характер мужчины у него так и не сформировался. До самой смерти Бальзак не только чувствовал себя ссыльным и заключенным, но намеренно строил из жизни тюрьму, наказывая себя за преступление, которого не совершал. Удручающее фиаско его как писателя в годы ученичества, когда он подписывал свои произведения чужими именами, свидетельствует не только о его замедленном развитии, характерном, в общем, для гениев, но указывает также на мучительную неудовлетворенность, порожденную искалеченными в нем чувствами.