Мучение любви. Келейные записи

Заметно, что каждое место имеет свой четкий и ярко выраженный «дух»: точно так, как каждый предмет имеет свой неповторимый цвет, свой особенный запах, как все несет в себе и свой особенный настрой, свою идею, которая обращена к душе и что-то громко ей проповедует – доброе или злое. И душа довольно сильно воспринимает этот настрой, как бы слышит громкий голос, различает внушаемое ей понятие, исходящее ото всего ее окружающего. Особенно же все, что относится к человеческим «произведениям искусства», густо насыщено разного рода идеями и очень сильно навязывается на душу: каждое сочетание звуков в мелодии, сочетание красок, линий, образов на картине, ритмы, фигуры в танце, сочетание рифм и слов в поэзии – все направлено к душе с целью внушить, навязать какую-то идею, чаще всего ложную, богоборческую. И вообще, все, к чему прикасается человек так или этак, начинает «излучать» его настрой, как бы пропитывается духовной направленностью того, кто это сделал, кто к этому прикоснулся. И это «духовное веяние» пронизывает собой все, что соприкасается с нами, касается нашей жизни и деятельности: домА, комнаты, самые разные предметы, даже улицы, дороги, засеянные поля, парки, просеки в лесу, каждое срубленное или посаженное дерево – все, к чему прикасалась рука человека. Ведь когда человек что-то делает, совершает какой-то поступок, он в это время не бывает совершенно «нейтрален», «пуст», чужд всякой идеи, совершенно независим ни от чего – нет! Он обязательно весь подчинен какой-то определенной «философии», определенному мировоззрению, находится под влиянием каких-то идей и понятий, весь пронизан определенным настроем, и его дух устремлен к конкретной цели. Он непременно теперь же предстоит перед «кем-то», на «кого-то» взирает внутренним оком, «кому-то» посвящает каждое свое движение, хотя сам осознанно может этого вовсе не замечать. Поэтому-то и все, что остается после человека, несет в себе эту «посвященность», эту духовную направленность. И тОт мир, который целиком от Бога, которого не коснулась рука человеческая,– и он несет в себе духовное содержание, и он весь несет в себе идеи, глубочайший таинственный смысл, который может открыться просвещенному благодатью духу человеческому.

И вот как часто, только входишь в чей-то дом, как уже чувствуешь какую-то тоску, печаль, даже тревогу, как будто камень ложится на сердце, и хочешь понять, что же так обременило душу, но не можешь найти явную причину; тем более таким духом пронизаны города или селения, и тем более страны. Ничто не проходит бесследно; человек проживает свой срок, и после него остается некий духовный след, как бы дух, и долго еще сохраняется на том месте, где он жил, и люди это замечают, душой чувствуют, но далеко не всегда разум может здесь что-то понять и дать правильную оценку.

Вот к тому же: последний старец Оптиной пустыни иеромонах Никон (Беляев) в своем дневнике писал, как один казанский архиепископ, отличавшийся высокой духовностью, даже прозорливостью, однажды запретил вкушать за праздничной трапезой прекрасно приготовленную рыбу. Оказалось, повар во время приготовления ее повредил палец, выругался по поводу этой рыбы, сказал что-то вроде того: «Будь ты проклята» – или еще что. И вот архиерей повелел эту рыбу выбросить, несмотря на раскаяние повара. (Запись от 22 марта 1909 года.)[134] Но о проклятии рыбы архиерею было открыто по дару прозорливости,– значит, от Самого Духа Святаго ему известилось и то, что рыбу вкушать нельзя! Как это поучительно!

Еще знаем, что сама одежда, касавшаяся святых (скуфья или пояс, которые они носили), уже приобретала чудодейственную силу, исцеляла болезни телесные и душевные.

Вспоминаю свою последнюю поездку в Абхазию. Это было еще за год до войны; тогда там ничего особенного не происходило и все было как всегда, но какая-то непонятная тревога была все время на сердце, все казалось каким-то злобным, все люди представлялись напряженными, как будто больными и таящими в себе озлобленное недоверие. И меня преследовал все время какой-то страх, все казалось, что за дверью квартиры кто-то крадется, что с потолка стучат и тому подобное. В монастыре – в своей келье среди дикого леса – никогда не испытывал такого страха, а тут сам не понимал, что на меня нашло. И вот уже через год все эти страшные события: ужасная война, резня, разбои, кровопролития, поджоги, страшный садизм, горе и слезы, сколько несчастий, сколько невыносимой боли! Конечно же, и тогда все это уже копилось в сердцах, уже носилось в воздухе…