Мучение любви. Келейные записи

При таком подходе дух суеты, круговорот земных хлопот не кончается. Строительство расширяет круг знакомств, привлекаются новые и новые помощники, они, в свою очередь, требуют забот и обустройства, круг попечений ширится, это приводит к новым знакомствам – и так долго, пока в братстве не потеряется всякое даже воспоминание о духовном делании. Конечно, такая жизнь не может удовлетворить никакую душу, поэтому братия будут уходить, на их место приходить новые люди, обманутые внешней картинностью монастыря, сами настоятели будут часто меняться, ибо и они будут скучать от строительства все одного объекта. Ясно: раз в основании обители не заложен молитвенный камень, то не может быть и хранения чувств, внутренней, духовной работы; самая основная «монашеская культура» не прививается к такой общине, чужда ей. Человек не станет пристально следить за своим сердцем, за тончайшими движениями души, если он не молится; он не научится избегать суеты, многословия, шуток, расслабления, раз он не занят очищением своего сердца! А если этого нет, то нет ничего! Иначе душа не очищается, не исцеляется сердце, и хотя нет внешних, кричащих грехов, однако внутри все преет, плесневеет, гниет. Такая «монастырская» жизнь не принесет добрых плодов. Можно судить, как идут наши дела, по тому, научаемся ли мы постепенно кротости и смирению? Нет! Не научаемся. Теперь уже, пока Господь не посетит человека какой-либо великой скорбью, пока не попустит испытать ему либо тяжелую болезнь, либо падение или иную напасть, никто и не пытается серьезно задуматься о своей душе и только в беде несколько начинает смиряться. Вот и выходит: нет монастырей, и только скорби, печали, напасти, искушения могут заменить собой то, что раньше давали стены монастырские, чему учила монастырская жизнь!

Что возьмем с собой?

Без подвига нет жизни, нет без подвига христианства, тем более невозможно монашество! Ведь всегда, когда вопрос касается любви, рядом есть соблазн полюбить меньшее взамен большего; значит необходима борьба, отсечение, «возненавидение» меньшего ради всецелого посвящения своих чувств большему. Никогда искание Бога, высшей Любви, тем более в монашестве, нельзя заменить покойным житием в саду с чашкой чая после тихой утренней молитвы, полусонным полулежанием в удобном кресле с духовной книжкой в руках или мирным копошением в огороде с Иисусовой молитвой на устах… Монашество – это не разновидность «пацифизма», не «миротворчество», не «психотерапия», «тихое», «мирное», «безобидное» пребывание на природе «любителей тишины и покоя», как многим нашим современникам это представляется. Нет, это обязательно битва, вызов на бой страшной вражеской силы, озлобленной на Бога и человека, вовеки непримиримой и ежеминутно замышляющей коварство. Но эта злобная, враждующая сила гнездится большей частью в наших сердцах, здесь устраивает свои крепости и засады, отсюда воюет против нашей любви. И вот надо напрягаться: тО порвать, тО сломать, тО вырвать, отнять у себя, сделать себе очень больно; все стужающее отбросить от себя подальше, одно потерять, другое обрести, опять отказаться ради еще большего, найти где-то пятно грязи и опять выжигать, отторгать, каждый день разочаровываться и начинать опять и опять все сначала, взывая: «Господи, Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих пред Тобою, но даждь ми по благодати Твоей положити начало благое»[48]. Монашество – не греться у теплой печурки в уютной келейке, подкладывая сухие поленья в топку, но «прибавлять огонь к огню» в своем сердце (святой Иоанн Лествичник) и бежать, «не оглядываясь на медлительных», ради того чтобы сберечь тот огонь сердечный, не дать ему остыть от холодного дуновения спящих душ. Это не безмятежность прочного дома, плотно обстроенного кладовыми с запасом дров и продуктов, но скорее – плавание в бурном море в утлой лодчонке, с братиями или в одиночку: то ледяные волны перехлестывают через борта, грозятся опрокинуть ладью, потопить в черной, бездонной пучине; то зной, жажда, страх никогда не найти берег, неизвестность, оставленность; то встреча с акулами, блуждание по звездам, а иной раз и в полной тьме.

А мы все ищем покоя, ждем его: руками, словами, жестами думаем обустроить жалкий временный покой и в нем полагаем надежду! Как будто прочно сложенные (с архитектурным вкусом) стены, изящные рамы окон, ровно выстеленные камнем дворы и дорожки, ухоженный сад и удобренный огород могут даровать нам прочное, мирное настроение, создать удобства для духовной жизни! Конечно, когда течет богатство, не надо прилагать к нему сердца[49], тогда и внешний покой не помешает духовным подвигам. Но теперь большинство монахов именно усиленно «прилагает сердце» к тому, чтобы «текло богатство» к ним в руки, представляя необходимым условием для монастырской жизни хорошо обставленный внешний покой.