Мстители двенадцатого года

В хате чисто, прохладно. Гладко утоптанный глиняный пол, ровный и твердый, что паркет. До бела выскобленный стол, лавки, покрытые рядном. В красном углу — убранные вышитыми рушниками образа. Беленая печь. У окна, за рукодельем, еще одна девица, совсем иного склада: округлости по фигуре есть, но в кости тонка, на волос и на глаз чернявая. Встала, наклонила голову.

— Француженка? — догадался Алексей. — Та самая? Маша-каша?

— Когда то было! Теперь — казачка. А это женка моя, хозяйка дому всему — Параскева Ниловна.

Обернулась от печи хозяйка. Алексей ахнул и зарделся:

— Параша?!

Подошла, поклонилась в пояс.

— Да чтоб тебе поцеловать барина, а? — посмеивался Волох, глядя на них.

Параша расцеловала Алексея в щеки. Она сильно изменилась — раздобрела, но не квашня, стать упругая, походка плавная, говорок южный появился — казачка! А в глазах, когда на Алексея взглядывала, грустинка.

— Ну, хозяйка, — весело распорядился Волох. — Что в печи — на стол мечи!

Девки взялись помогать — все без суеты, ровной поступью. А в печи на голодную роту набралось. Холодная говядина, горячая кура, пампушки на сале, галушки (чугунок не с ведро ли), сазан аршинный, сало нежное и розовое, капуста кислая, огурцы соленые — твердые, ядреные — не укусить. Янтарный мед в чашке, хлебушек белый. Крепко Волохи живут, негде на стол локти поставить.

Принесла хозяйка запотевший глиняный жбан на четверть ведра, обтерла, бережно разлила по фигурным стаканчикам.

— Это, Лексей Петрович, — пояснил Волох, — с того королевского сундучка чарочки. Там много чего нашлось.

— Ты, я гляжу, и сундучок прихватил, — с улыбкой кивнул Алексей в угол, где прятался затейливый сундук.

— Ну… Не в горсти же добро нести. — Волох встал, поднял твердой рукой всклень наполненный стакан. — За светлую память его благородия господина полковника, светлого князя Петра Алексеевича. Пусть он сейчас там на нас порадуется.

Едва стали закусывать, Волох спохватился:

— А кучер твой, Лексей Петрович? Ну-ка, Алешка, кликни его сюда. Не по-казацки человека с дороги за стол не посадить.

Возница сперва конфузился, но после двух чарок осмелел и начал кушать. Так, будто его три дня не кормили.

Параша приглядывала за столом, подкладывала, наливала, словом, следила, чтобы тарелки и чарки надолго не пустели.

Волох пил как прежде, лихо и не пьянея, только все чаще начал вспоминать, как рубил и стрелял француза под командой Щербатовых. Иной раз смахивал крупную слезу и молча глядел в донышко стакана.

…Засиделись до темна. Вышли из хаты. Закурили трубки. Прямо над хатой, словно только что вылез из печной трубы, сиял в донском небе ясный месяц. «И как он сажей не перемазался», — подумал Алексей, поняв, что уже сильно во хмелю.

— Они стрелялись? — тихо спросил Волоха.

— Стрелялись, Лексей Петрович. Батюшка ваш, надо сказать, ровно чувствовал что. Как бы начал за собой прибирать. Настасее цепочку вот подарил, мне с той цепочки — часы. Парашу выкупил. — Волох сел рядом с Алексеем на приступочку. — Тут в самый раз хозяин Парашин вернулся, помещик — не вспомню, как звали. Он в южных губерниях до того спасался. Ну а батюшка ваш, меня с собой взявши, к нему нагрянул. Мол, продай девку Парашку, больно она мне глянулась. Тот ни в какую: мол, самому мила. Ну, батюшку вам ли не знать: пистолет в лоб, без дурного слова. Тот и рад уже даром девку отдать. Бросил ему Петр Алексеич, светлой памяти, пятьсот рублей.

«Хорошая цена», — горько усмехнулся про себя Алексей. Он помнил, что до войны «рабочая девка» по ста пятидесяти шла.

— …Стало быть, Лексей Петрович, не уберег я нашего командира, вашего батюшку.

— Не казнись… Петро. Война шла…

— Кабы война виной-то. — Волох так прерывисто вздохнул, будто собака провыла. — Батюшка ваш со всем сердцем майора-то побил. И рукой, извините, по лицу, а потом ножнами… пониже. Сзади. Денис Василич все уладить хотел. И никак не допускал, чтобы они встретились. Спеш ил майора в отставку убрать. Да вот не успел. — Волох встал. — Дождитесь, Лексей Петрович, я быстро вернусь.

Быстро вернулся. С двумя полными чарками и закуской на деревянном кружке.

— Примите. Я чай, у вас тоже в горле пересохло. Да в сердце тож.

Выпили.

— Ну дальше что ж? Выгоняли мы из леса банду шаромыжников. По снегу еще было, весна ранняя. Схватились, они жестоко бились. Под князем да подо мной лошади пали. Стали выбираться. А сапоги-то у князя, помните, королевские? Они, стало быть, парадные оказались, шибко тонкой кожи, не доглядел Волох. Застудился князь. Кашель его бьет, из носа льет, глаза плачут. Я ему водки — и такой, и с медом, и с перцем… Никак не лечится. Вот тут-то и угадал майор, князем побитый. Вскочил батюшка ваш на ноги — шатает его. «Волох! — кричит. — Пистолеты!». Впору хоть силком его держи. А он: «Другой оказии может не быть. Стреляться сей же час». Заруцкой прибежал, он и его отмел. Тот — к майору. Мол, повременить бы, сильно болен полковник. «Нечего временить, — отвечает. — Мне через три дни в столицу ехать». Настасея! Неси-ка жбан его благородию! И огурец покрепче.