Мстители двенадцатого года

Фельдмаршал готовился дать Наполеону решающее сражение, добить ослабевшего, израненного, но еще опасного зверя. Войти в его логово и там ознаменовать победу. Кутузов собирал свои силы в один кулак, соединял отряды и армии, приводил в воинский порядок ополчение. Приказал Давыдову сформировать из офицеров и рядовых его воинства полк или два гусар и улан. И направить в распоряжение Главной квартиры.

— Пусть они, Давыд, Париж посмотрят. С француженками помилуются. Сердца-то заржавели небось.

— Сердца, Михал Ларионыч, надеждой живы. Коль скоро избавим матушку Русь от супостата, так сердцам гусарским другая забота найдется.

— И то верно. Но вот скажи, что со Щербатовыми решать станем?

— Полагаю, Петра Алексеича в регулярное войско брать не годится. В летах уже князь, хоть и лих, да здоровьем заметно послабел. Что до меня, так я бы при своей партии его оставил. Уж больно до Парижа далеко.

— Оно так, да разлучать отца с сыном не хочется. К тому еще сказать: ведь взбеленится князь.

— Разгневается. — Давыдов вздохнул. — Только одно средство вижу: приказ. Старый воин приказа не ослушается.

— Быть по сему. Пока при тебе его оставлю, а там будет видно. Тебе, Давыд, время даю очистить землю нашу от дезертиров. Много их еще по ней ползает, урон от них и беспокойство. А после того — догоняй, Давыд, армию, будем в Париже шампанское пить.

При расставании с сыном старый князь крепился, слезу не уронил. Благословил и дал отеческий наказ. Алексей поцеловал ему руку, крепко обнял.

— Алешка! — спохватился князь. — Шпагу, что тебе в поход давал, сохранил? Оставь-ка мне ее, целее будет. Да кто знает, может нужда в ней пристанет.

Не показалась Алексею странной эта просьба, послал Волоха в обоз за шпагой. Тот вернулся скорой ногой, доложил, что отнес шпагу в палатку князя. Приблизился к Алексею, заговорил негромко, обдавая того щедрым винным духом:

— Так что, Алексей Петрович, не имейте сомнения, догляжу за вашим батюшкой пуще своего родного. И цел будет, и сыт, и пьян.

— Пьян — это уж верно. — Алексей усмехнулся. Расставаться было горько, но в заботе Волоха был уверен.

— Посошок-то на дорожку примете, Алексей Петрович? По обычаю?

— Не время, Волох. Выступаем.

— Ну, не беда. Я вам в погребец ваш кой-что положил. На дневке в самый раз будет приятно.

— Параше кланяйся.

— И ее пригляжу. — В голове колонны звонко просигналил горнист. — Ну, даст Бог, свидимся.

— Жив будь, Алешка, — прошептал старый князь.

Они с Волохом долго стояли на дороге, глядели вслед уходящей колонне. До тех пор, пока не скрыл ее густо поваливший снег.

Мы намеренно оставили в стороне и великую битву при Бородино, и мастерские маневры Кутузова, и печальное отступление вконец деморализованных войск Наполеона. Все эти героические и трагические эпизоды хорошо известны и талантливо описаны историками и литераторами. Добавить к ним что-либо нам сложно, да и не нужно. Мы сказали то, что стремились сказать.

Напомним только, что великий полководец Наполеон позорно оставил свое разбитое, голодное, разложенное войско и бежал в Париж. Вспомним еще по этому поводу: оставив армию, добравшись до Немана, император спросил местного жителя:

— А не скажешь ли, много дезертиров переправилось через Неман?

— Вы первый, — простодушно ответил крестьянин.

Скорее всего, это легенда.

Война ушла в Европу. Были еще сражения. Были восторженные встречи. Кутузов писал жене из Шлезии (Силезии): «Слышал множество комплиментов: “Виват, Кутузов! Да здравствует великий старик! Виват, наш дедушка Кутузов!”. Этого описать нельзя, и такого энтузиазма не будет в России. Несть пророк чести во Отечестве своем».

Ликующие освобожденные народы. Сражение за сражением. Победа за победой. Слава. Но до Парижа фельдмаршал не дошел. Тяжело больной, он скончался в Бунцлау. Император писал его вдове: «Болезненная не для одних вас, но и для всего Отечества потеря, не вы одна проливаете о нем слезы: с вами плачу я, и плачет вся Россия».

Алексей Щербатов узнал о смерти Кутузова накануне сражения под Лютценом. В тот же день он получил письмо Заруцкого. Заруцкой не отъехал с полком в армию, остался в партии Давыдова: доктор не сумел излечить его ранение, не сумел спасти его руки.

Заруцкой писал: «Не знаю, Алексей, имел ли ты сведения о наших делах? Посему взял на себя сообщить печальное известие о гибели твоего батюшки. Крепись, мы все проникнуты к тебе сочувствием и вместе с тобой горюем одним горем. Петр Алексеевич был славный человек, отважный воин, всеми любим. И весьма был достоин и любви и уважения. А ныне достоин светлой и вечно благодарной памяти в наших сердцах. Прости, Алексей, что пришлось опечалить твое сердце этим известием».