Можно тебя навсегда

     Крош честно внесла первый взнос за коляску, взбесив Богдана до чертей в глазах. Ей делать там нечего, мозги в молоко ушли?! Деньги больше деть некуда? Пусть отложит, раз ляжку жгут. Тёмка начнёт подрастать – понадобятся. Всё это он и вывалил на Женю, позвонив, не позволив вставить слово, а после бросил в бешенстве трубку.

     Женя перезвонила на следующий день, вкрадчиво поинтересовалась, перекипел ли Богдан, твёрдо заявила, что договор нарушать не собирается. Он и без того помогал ей, подарок оставил щедрый – шестизначную сумму на кухонном столе, – за что огромное спасибо. Но оплатить оговорённый долг за коляску своему сыну она в состоянии. С тех пор раз в месяц Богдан получал переводы, а воспоминания и мысли о Крош стали любимым досугом.

     Иногда казалось – он влюблён в Женю. По-детски, совсем, как пацан – влюблён. В рыжие волосы, зелёные глаза, в смущённую улыбку, в сводящие с ума ямочки на щеках. В маленькие ладони, ступни, веснушки, пухлый рот, курносый нос. Невысокий росток и удивительную женственность, скользившую во всех движениях. Несмотря на утиную неуклюжесть, огромный живот, отёчность – Крош была невыносимо женственной. Или ему так казалось?

     Только в юности можно быть безотносительно влюблённым. Безотносительно прошлого, будущего, обстоятельств. Здесь и сейчас. Богдан был влюблён в ни к чему не обязывающие мысли о Крош, как любил мятные леденцы.

     Он не стал говорить, что собирается в Москву. Решил – позвонит по приезду, заедет в гости. Не позвонил, не заехал. Замотался… Заробел. Что он увидит? Будет ли Крош рада? А он, что увидит он? Помимо почти неизбежного разочарования в женщине, придуманной Богданом, сравнимой с мятным леденцом, существовал страх, перебороть который он не мог…

     Страх увидеть младенца. Не сморщенный комочек с красным лицом, а здорового, розового, трёхмесячного малыша. Со дня смерти Аришки он избегал контактов с детьми, особенно с младенцами. Отводил глаза, переключал канал телевизора, переходил на другую сторону улицы, если навстречу шла женщина с коляской.

     Артём  – сын Крош. Перейти на другую сторону не получится, а готов ли он к новому витку боли, едва избавившись от прежнего, Богдан не мог ответить.

     В итоге, накануне заехал в магазин швейных машин и прочих сокровищ, купил машинку, надеясь, что именно эта модель в прошлый раз приглянулась Крош, а сейчас стоял на пороге квартиры четвёртого этажа, кляня себя за идиотизм.

     Не позвонил… Кусок хакасского коня.

     Тёмка может спать, а он своим вторжением разбудит мальчишку, лишив минуток покоя Женю. Они могут гулять, уехать к родителям Жени за город, быть не одни, в конце концов. Грёбаный Виталик, в жопе шарик, может навещать сына, а то и Крош… наверняка уже можно. Яна, помнится, согласилась на близость через месяц после родов, у Жени прошло три.

     – Кто? – услышал он знакомый голос.

     – Богдан, – не стал он держать интригу.

     – Ой, – пискнули с той стороны.

     Загремел замок, дверь открылась, на Богдана уставились зелёные глаза. Волосы Крош торчали в привычном беспорядке, зажатые тем же «крабиком», широкая футболка скрывала формы, а ноги прятались в трикотажных, растянутых штанах со скалящимися бананами. Это была Крош. Его Крош. Только без живота.

     – Проходи, – прошелестела Женя, одёргивая футболку.

     Помимо воли Богдан обратил внимание на грудь под тканью, на очертания бюстгальтера, на приоткрытый пухлый рот и улыбнулся тому, что видит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34

     Крош осталась прежней и изменилась в то же время. Она стояла у кухонного стола, спиной к Богдану, а он смотрел почему-то на что угодно, кроме Жени. В первые секунды он увидел больше, чем хотел, теперь не желал смотреть на подтверждения своим выводам. И одновременно желал этого.

Если бы не обстоятельства! Не расстояние в три тысячи пятьсот километров по прямой, а на транспорте – все четыре с половиной. Если бы Женя была свободна от обязательств, а он хотя бы на четверть более живой, он бы не устоял – остался бы на эту ночь здесь, с Крош, в том самом, первобытном значении.

     Рыжие локоны, привычно собранные на макушке, отливали красным под светодиодами кухонного козырька. У кромки волос, рядом со светлой, нежной кожей шеи, вились рыжие прядки, заставляя представлять, как они колыхнутся от дыхания, спружинят от движения губ.

     Широкие рукава футболки открывали руки чуть выше локтей, там виднелись веснушки, совсем немного, раньше их не было. Безумно хотелось провести по ним языком. Скользнуть пальцами под ткань, ощутить в ладонях груди, их мягкость, вес, упругость. Провести по мягкому животу, едва сдавливая ниже пупка, протиснуть пальцы под резинку штанишек, чтобы остановиться в опасной близости от белья, поглаживая надлобковую область.

     – Что? – Крош резко обернулась, словно почувствовала мысли Богдана, уставилась на него, трижды моргнув.

     – Ничего, – он пожал плечами. – Жду обещанный чай, – тут же нашёлся.

     Действительно, ему же негде выпить чаю, на Крош одна надежда.