Ученый Уоллес был сторонником Дарвина и предполагал, что человеческая эволюция требует сверхъестественного объяснения.
С такими союзниками, как Уоллес и Лайель, утверждающими, что естественный отбор не может объяснить все аспекты человеческой эволюции, Дарвин чувствовал себя обязанным прояснить собственные взгляды. В феврале 1871 года он опубликовал работу «Происхождение человека и половой отбор», в которой использовал подход, оказавшийся крайне эффективным в «Происхождении видов». Дарвин представил примеры гомологии[99] в анатомии и поведении, чтобы выявить общее происхождение. Также он описал, как в процессе адаптации меняются функции некоторых первоначальных физических характеристик и организм приспосабливается использовать эти характеристики для совершенно других целей. Дарвин пришел к выводу, что между человеком и другими приматами нет непреодолимого барьера, в том числе в отношениях мозга, поведения и морали. «Моя цель, – писал он, – показать, что не существует принципиальной разницы между человеком и высшими животными в их умственных способностях» [19]. Дарвин не имел в виду, что приматы идентичны человеку, а подразумевал, что, как и в случае с другими физическими параметрами, структура мозга различных видов была изначально схожей, а следовательно, сходство наблюдалось и в их ментальной жизни.
Мозг человека и обезьяны неидентичен.
Вскоре после публикации «Происхождения человека» Дарвин понял, что ему нужны более подробные доказательства эволюционных изменений в структуре мозга. Ученый попросил своего друга и сторонника, зоолога Томаса Генри Хаксли («Бульдога Дарвина»[100]) предоставить приложение ко второму изданию книги, посвященному сравнительной анатомии мозга у людей и обезьян. Хаксли согласился и заключил:
Мозг человека и обезьяны не был идентичен, но, как любил говорить Дарвин, разница была в степени, а не в сути. Подводя итог доказательствам, Хаксли писал: «Это именно то, чего мы должны ожидать, если человек произошел в результате постепенной модификации той же формы, от которой произошли другие приматы»[101]. Как объяснял Дарвин, поведенческие и интеллектуальные различия, существующие между видами приматов, должны каким-то образом обуславливаться незначительными анатомическими особенностями, а не какой-то большой структурой, имеющейся в одной группе и полностью отсутствующей в другой.
Дарвин не позволял себе отвлекаться на сомнения о наличии связи между мозгом и мышлением, которые волновали столь многих ученых и философов. Он был уверен, что такая связь существует – для того, чтобы естественный отбор воздействовал на структуру мозга и тем самым изменял поведение, между ними должна быть причинно-следственная связь, а не простая корреляция, – но Дарвина не занимала ее точная природа. Как писал сам ученый тридцатью годами ранее, для его целей просто требовалось, чтобы связь существовала. Так, совершив пируэт на страницах «Происхождения человека», Дарвин вырвался из эпистемологической трясины, поглотившей так много его современников: «Вопрос о том, каким образом развились умственные способности, столь же безнадежен, как и вопрос о зарождении самой жизни. Это проблемы далекого будущего, если они когда-либо будут решены человеком» [20].