– Вроде мы не были знакомы, – кивнул Илларионов. – Иначе бы я не прошел мимо тебя, это уж я гарантирую. Кстати, а почему так случилось, что твой мальчишка… Как его зовут, кстати?
– Роман.
– Почему Ромка убежден, что я убил его отца, а ты, как мне кажется, в этом не убеждена? Ты меня от него спасала… И вообще, вряд ли ты стала бы спать с убийцей своего мужа!
– Видишь ли, согласно экспертизе, Валерий умер естественной смертью.
– То есть как? – От изумления Илларионов разжал объятия. – Но почему же Роман гоняется за мной с пушкой?
О Господи! Эмма не ожидала такого допроса с пристрастием, когда ехала на Лонгшамп, решив подцепить Илларионова на крючок полуправды! А теперь не то она тащит добычу на берег, не то добыча затягивает ее в воду.
– Послушай, тут есть вещи, о которых я не могу тебе рассказать. Ты просто не поймешь.
– Погоди, погоди! – Илларионов сел. – Это две большие разницы: или ты не можешь рассказать, или я не способен понять. Все-таки, прежде чем считать меня таким уж толстокожим дебилом, попытайся прояснить ситуацию.
– Не могу. – Эмма услышала, что в ее голосе снова зазвенели слезы. И это была не игра. Она чувствовала себя сейчас такой несчастной, такой усталой, что и впрямь готова была заплакать снова. Ничего удивительного. Столько времени приходилось быть как кремень, держать себя в руках до такой степени, что зубы скрипели! Думала, что слезы у нее уже иссохли, словно вода в колодце, которым давно никто не пользовался. Ан нет, оказалось – только зачерпни! И еще эти его намеки на будущее, которые она не знает как воспринимать… Это у него манера шутить такая, что ли? – Не могу я тебе ничего объяснить! Да и нет смысла.
– Ну, смысл-то есть… – Илларионов снова прилег рядом и обнял Эмму. – Погоди, не плачь. Послушай меня. Мне так или иначе придется поддерживать отношения с твоим сыном. Конечно, можно с ним даже не видеться, наша жизнь – наша, его – это его, но я не сторонник таких крайностей. Лучше нейтралитет, еще лучше – нормальные отношения. Я вот что хочу сказать: ты за меня замуж не выйдешь?
Она лежала тихо, почти не дыша.
– Дико звучит, да? – усмехнулся Илларионов, уткнувшись в ее всклокоченные волосы. – Хотя что такого? Ну, влюбился я, влюбился! Ну что я, зверь какой, не могу влюбиться с первого взгляда?! Или ты думаешь, что такие штуки только в дамских романах случаются? Или с человеком-амфибией…
– При чем тут человек-амфибия? – чуть ли не с ужасом спросила Эмма.
– Это мой любимый фильм. Там Гуттиэре спрашивает Ихтиандра: ты, мол, влюбился в меня с первого взгляда? А он говорит: а разве бывает другая любовь? Это правда, я всегда с первого взгляда понимал, человек мне друг или враг, нужен он мне или нет, женщина мне только для постели или для жизни. Раньше, до тебя, все были только для постели. Причем у меня бабы знаешь какие были? Людмилу ты, надо понимать, видела… Но она просто ничто по сравнению с некоторыми моими француженками. Такие секс-бомбы! Ну просто кинозвезды, честное слово. Но я знал, что рано или поздно расстанусь с ними, – и расставался легко. А с тобой я не хочу расставаться. Надоели мне эти шлюхи не могу сказать как. Я хочу, чтобы женщина носила не стринги и пояс с кружевными чулочками, готовая в каждую минуту отдаться первому встречному. Я хочу, чтобы до нее сквозь броню надо было добираться! И не только броню одежды и колготок, но и сквозь стыдливость какую-то, сквозь нерешительность. Моя женщина – это не кошка, которая по первому требованию готова хвост поднять, нет, моя женщина плачет оттого, что не может с собой справиться, что ее одолевает желание спать с незнакомым, с врагом… Моя женщина – это ты. Не стану петь гимнов твоей неземной красоте: во-первых, красота вполне земная, а потом, думаю, ты и так все про себя сама знаешь…
– Да, – перебила Эмма, выпутываясь из кокона покрывала и его объятий. – Я все про себя знаю. А ты знаешь, например, сколько мне лет? Я старше тебя, гораздо старше, а ведь и ты уже не мальчик. У меня морщины, вот, смотри!
Она села и стала тыкать пальцем себе в лицо, показывая, где именно у нее морщины.
Илларионов поймал ее руку и поцеловал: