Московский завет

- Сир, в ваших тонких политических расчетах я решительно ничего не понимаю! Имение графа лежит в руинах, его московская администрация частью эвакуировалась, частью разбежалась, - Себастьяни лукаво посмотрел в глаза Неаполитанскому королю, - да и сам генерал-губернатор находится черте где… О каком наследии может идти речь?!

- Необыкновенно ценном, как приданное у дочери нувориша! - самодовольно усмехнулся Неаполитанский король. - Взять хотя бы московский пожар. Мы занимали десятки столиц, и прежде ни одна из них не была превращена в руины. Если русские теперь говорят о великом пожаре с восхищением, то в скором времени от их благодушия не останется и следа. Дело не в понесенных убытках и уж тем более не в причиненных пожаром жертвах, а потере лица в глазах всей Европы. Тут и начнется выяснение того, кто на самом деле сжег Москву. А где выяснение вопросов чести, там и большой торг. Стало быть, с русскими станет возможным о многом договориться.

- Сир, в несколько слов вы разрушили все идеалы революции… - ответил Себастьяни, изображая замешательство.

- Что вы, дорогой Орас! Напротив, я призвал следовать урокам, которые она преподала думающим людям. А именно, во всем проявлять здравомыслие и следовать природе вещей. Ничего сверх этого.

Доводы Неаполитанского короля были столь просты и очевидны, что незаметно для самого себя генерал принялся просчитывать все выгоды, которые сможет извлечь, находясь в новом правительстве. Чем дольше он размышлял, тем сильнее убеждался, что формула власти Мюрата безупречна и низложение Наполеона принесет долгожданный мир и станет благотворным для новой Франции.

Обыскавшие поместье кирасиры к своему удивлению обнаружили, что Вороново практически не пострадало от пожара, что горели не строения, а раскиданные по имению стоги сена и специально собранные из дров костровища.

Грандиозный пожар генерал-губернатор специально устроил вечером и при благоприятном ветре, так, чтобы на всю округу небеса озарились ярким заревом, а гарь беспрепятственно достигла войск.

Графский дворец сжигался показательно и театрально для распространения слухов о самоотверженности Ростопчина среди русской армии, расположившейся в пятнадцати верстах от Воронова. Вместе с дворцом генерал-губернатор распорядился тщательнейшим образом собрать всю одежду, съестные припасы и сжечь. Притом, граф хорошо знал, что раненным не доставало перевязок, а солдаты испытывали нужду во всем и голодали.

Когда главнокомандующий Кутузов, расположившийся поблизости, в селе Красная Пахра, узнал про бессмысленное уничтожение провианта, только всплеснул руками и обронил: «Радостен бес, что отпущен в лес!».

Однако офицерский ропот про спалившего припасы подлеца-губернатора, пресек решительно, но в излюбленной для себя шутливой форме.

«У нас, ребятушки, Бог кормилец, а не Ростопчин возгривец», - сказал Кутузов собравшимся на совет офицерам и приказал никогда более к этому вопросу не возвращаться.

Сожженный дворец и впрямь выглядел зловещим клеймом, подтверждающим власть Ростопчина. В целости остались церковь Спаса нерукотворного образа, кирпичный голландский домик, многочисленные конюшни и хозяйственные постройки.

Самым же главным из нетронутых огнем сокровищ были мастерские летательных машин Леппиха и внушительных размеров склады, наполненные муляжами персонажей апокалипсиса, приготовленными для постановки грандиозной московской мистерии. Вот этим необычным театральным декорациям и механическим куклам Неаполитанский король обрадовался как дитя, обнаружившее под Рождественской елью желанные подарки.

Мюрат лично осматривал каждую куклу, определяя степень ее ценности и очередность для вывоза в Москву. Увлеченный разбором ростопчинского наследия он с головой ушел в составление описи реквизита и словно забыл о своем спутнике. Впрочем, генерал был необыкновенно рад остаться со своими мыслями наедине.

Себастьяни ездил по имению, осматривая выгоревшие черные пятна костров, остатки обгоревшей одежды и снеди, разбросанные среди разбитых, закоптевших поваленных на землю парковых скульптур.

Здесь, в Воронове, перед его глазами явственно вставали картины настоящего пожара Москвы, где от стоящего жара люди воспламенялись, словно сальные свечи. Теперь, наблюдая как разбирают и грузят на обозы механических персонажей Откровения Иоанна Богослова, неведомый доселе страх овладевал генералом, словно он приоткрыл завесу тайны, которую непозволительно видеть смертному.

«В чем же твое знамение, Третий Рим? Уж, не в том ли, что ты делаешь с людьми? Не твои ли древние стены наполняют незатейливый ум простодушного рубаки изощренными суждениями Макиавелли?! Не яд ли твоего византийского вероломства заставляет искать здравомыслие в измене?! Не твоя ли вселенская гордыня распаляет жажду власти, порождая рабов и тиранов?! Или ты, Москва, последняя печать Господа, под которой расположились геенна огненная и конец миру?»

Глава 22. Посланники