Московский Ришелье. Федор Никитич

   — В уме ли ты, Сапега? Ты жалеешь не людей, сгоревших в огне, а пожогщиков!

   — Москва не Париж и не Рим, — словно не слыша Филарета, продолжал Сапега. — Она занимает такое обширное пространство, что там могло схорониться ещё много наших врагов. А поляков там — всего какая-нибудь горстка...

В эту минуту вошёл князь Голицын, и Сапега, как-то странно оглядев их обоих, удалился. Филарет и князь Голицын обнялись и горько заплакали. Они плакали о многострадальной Москве. Частые вражеские нашествия и не менее частые пожары были её бичом. Плакали они и о своей горькой судьбе — изгнанников родной земли. Оба понимали, что в их изгнании повинны не только поляки, но и свои отечественные злодеи, а это для души самое большое зло. Поляки первые язвили их этим. И оба с тревогой думали о своих сыновьях: не было бы им какого-либо зла, не отмстили бы их родным вороги за то, что они, послы, продолжают стоять за отечество.

   — Где чаем спасения, Василий? — спросил Филарет Голицына. — Может, вести какие имеешь?

Князь, у которого был шире круг общения среди вельможных поляков и, значит, было больше знания о том, что творилось дома, справедливо опасался гибели державы от изменников. Но он воздержался говорить об этих опасениях, щадя и без того убитого горем Филарета. Голицын знал его тревоги о сыне Михаиле. Полякам ведомы пожелания Гермогена, чтобы на троне был потомок Романовых. Не извели бы они отрока... Поэтому князь ответил Филарету уклончиво:

   — Станем уповать на Бога, Филарет... Авось пошлёт нам спасение там, где и не чаем.

   — Верно ли, что на Москву идёт ополчение? — озабоченно спросил Филарет.

   — К полякам попали грамоты Гермогена, подвигающие Минина и Пожарского идти на освобождение Москвы соединёнными усилиями. Ныне действуют малые отряды атамана Просовецкого. Но есть вера великая, что подымутся люди всей земли. Только вот беда: урону много от своих изменников. Сказывают, Салтыков в день Вербного воскресенья увещал Гонсевского перебить всех жителей Москвы. И когда поляки не согласились, он выговаривал им: «Нынче был случай, и вы Москву не били. Ну так они вас во вторник будут бить».

   — Кто был злодеем, тот таким и остался, — тоскливо заметил Филарет.

Любое упоминание об этом родственнике со стороны жены было неприятно ему. Он боялся, что Михаил Глебович первым наведёт злодеев на Ипатьевский монастырь, где находится жена с сыном Мишаткой.

   — Поляки, однако, опасаются, что после смерти Вора русские обрушат на них всю ярость своего гнева. Чтобы не озлоблять их, разрешили Гермогену шествие на осляти, дозволили москвитянам ходить за вербой.

   — Так Гермоген на воле? — радостно вскинулся Филарет, но, встретившись с сумрачным взглядом князя, осёкся.

   — Гермоген ныне заперт в келье под присмотром приставов. Он, великий радетель о православной христианской вере, стоит твёрдо, аки столп непоколебимый. Велел передать послам своё благословение: пострадают за веру и отечество...

Голос Голицына дрогнул, и оба снова заплакали.

Филарет поднялся, снял с груди владычный крест, благословил им князя.

   — Да не будут напрасными надежды святейшего на нас! Ежели Господь даст нам силы, пострадаем и мы за веру и отечество! Стоятельно и навеки!

Князь поклонился владыке Филарету и повторил:

   — Стоятельно и навеки!

ГЛАВА 59 ПОМНИ БОГА И ДУШУ СВОЮ

На другой день князь Голицын и дьяк Луговской были приглашены к панам радным. Лев Сапега встретил их словами:

   — Надеюсь, теперь вы не станете противиться воле короля?

Послы молчали. Это можно было принять за согласие, если бы молчание их не было столь многозначительным. Сапега спросил:

   — Хотите ли сейчас же впустить в Смоленск людей короля?

Князь Голицын лукаво усмехнулся, но тут же спрятал усмешку под усами и ответил примиряюще:

   — Ты, Лев Иванович, сам бывал в послах. Можно ли послу что-нибудь сверх наказа сделать? И надо сказать, ты был послом от государя к государю, а мы посланы от всей земли.

   — Никаких сношений с Москвой более не будет! — сердито перебил Сапега. — И то надо взять в толк, что Москва сгорела. Там ныне шатание и разброд.

   — Однако же для смолян это новые отговорки. Москву-де сожгли, и нам то же будет...

   — Что сделано в Москве, о том говорить нечего! — вновь сердито перебил Сапега. — Говорите, что делать вперёд?

Рассудительный Томила Луговской ответил на это:

   — Другого средства поправить дела нет, как то, чтобы король наши статьи о Смоленске и время своего отступления в Польшу назначил на письме, за вашими сенаторскими руками...

Среди сенаторов раздался гул возмущённых голосов. Дав вылиться этому общему негодованию, Сапега сказал, как отрезал:

   — Коли так, вас всех пошлют в Вильну, к королевичу!

   — Не стращай нас, Лев Иванович, — громко проговорил Луговской. — Надобно думать, как кровь христианскую унять, а Польшей нас стращать нечего, Польшу мы знаем!