Московский Ришелье. Федор Никитич

   — Пожалуйте, моё челобитье безкручинно выслушайте идо королевского величества донесите. Вы говорите, чтоб нам слушаться боярского указа: в правде их указа слушаться я буду и рад делать, сколько Бог помощи подаст, но бояре должны над нами делать праведно, а не так, как они делают. Отпускали нас к великим государям бить челом патриарх, бояре и все люди Московского государства, а не одни бояре: от одних бояр я и не поехал бы, а теперь они такое великое дело пишут к нам одни, мимо патриарха, священного собора и не по совету всех людей Московского государства.

Сапега слушал его с таким видом, словно каждую минуту собирался оборвать, но сдерживался. Он хотел что-то сказать, но его опередил дьяк Луговской:

   — Это от бояр к нам первая немилость, да и всем людям Московского государства, думаем, будет в том великое сомнение и скорбь: чтоб от того кровь христианская вновь не пролилась! Другая к нам боярская немилость: в наказе написали и бить челом королю велели, чтоб королевское величество от Смоленска отступил и всех своих людей из Московского государства вывел, и бить челом о том нам велено накрепко.

Помолчав немного, дьяк добавил:

   — А бояре нам не указ. Мы отпущены из Москвы не от одних бояр и должны отчёт давать сначала патриарху и властям духовным. На том и стоять будем.

Сапега почувствовал знакомый приступ раздражения, но снова сдержался. Руки его дрожали. Почему так упёрлись проклятые послы! И почему самое трудное достаётся ему? Какой сумрачный день! Резкая туманная сырость на дворе, казалось, проникала в окна.

Он отпустил послов и, проводив их на крыльцо, сказал:

   — Вы ещё раскаетесь в своём упорстве!

Это слышали поляки из гусарского отряда, стерегущего королевский стан, и тотчас же поддержали своего соотечественника:

   — Эй, послы! Хотелось своровать, да не вышло?

   — Воры!

   — Пся крев!

Но и послы не остались без защиты. Откуда-то сверху посыпались ругательства на поляков:

   — Лайдаки! Жупаны!

   — Враны чёрные!

   — Катитесь назад, откудова пришли!

Голоса были детские и доносились они со стороны дуба, стоявшего через дорогу, сразу за воротами. Привратник кинулся с палкой к дереву, но на нём никого не было. Ближе к вершине чернело дупло. Прежде там водились пчёлы, но когда многие сучья высохли, а кора покрылась зелёным лоснящимся мхом, пчёлы покинули свой старый дом. Привратник вгляделся в засохшую листву, прикрывавшую дупло, и увидел сверкавшие детские глаза.

   — А ну, геть видтуля! Вы пошто, окаянные, соромите панов, Богом вам данных?

Мальчики тут же отпарировали:

   — Богом данные — дурни давние!

   — Голодранцы, пся крев! — взорвался привратник.

Он стал думать, не позвать ли гусар, но сверху раздался рассудительный голос:

   — А ты, ругатель, вели дать мне свитку да одень мою спинку...

   — Поговори ещё! Я тебя кнутом одену!

Эту перебранку слышал Сапега, и она не показалась ему смешной. Ишь, бесенята! Каковы батьки, таковы и детки. Быдло, оно и есть быдло. Не признает ни законного порядка, ни старшинства. Он долго жил среди этого народа, и у него было достаточно времени проникнуться презрением к нему. Русские должны благодарить благородных поляков за то, что те берут их под своё покровительство. Кто ещё, зная их слабости, даст им хорошую выучку!

С этими мыслями Сапега пошёл к вновь занемогшему Филарету, укрепляя себя надеждой, что они побеседуют мирно, по-дружески, как в добрые старые времена. Или тот вновь станет упорствовать? Сам же вспоминал, как его предок говаривал: «Кошка против силы не пойдёт». После поражения под Клушином и ныне под Смоленском русским уже не подняться. Судьба всегда на стороне разумных. Так-то.

Как всегда в дни болезни, Филарет предавался покою и размышлениям. О, как хотелось ему тишины и хоть немного счастья! Как рвался он и мыслями и душой к родным пределам! Перед его глазами вставали то поместье на Варварке, то милое Преображенское. А сегодня он всё утро беседовал про себя с Мишаткой, сидел с ним за трапезой, учил держать к себе бережение великое. Везде хозяйничают поляки. Нельзя жить приятно, не живя разумно и сторожко. Мать учить тому не надо: велико её попечение о сыне.

Заботясь о мире в душе, Филарет не сетовал на судьбу. Да, в его жизни много жестокости и вражды, но он не в силах её изменить. Да и кто в силах? «Пути Господни неисповедимы. Мы не ведаем, что принесёт нам грядущее, и надобно жить, как заповедовал Христос, а не горевать, как то было в ссылке, когда я находился в монастыре», — думал Филарет.

Но сердце Филарета было гневливым, и потому, забывая о заповедях Христовых — «Не судите, да не судимы будете», — он судил тех, по чьей вине был в северной ссылке, а ныне обречён ехать на чужбину пленником. Многие князья и бояре всегда были его великими недругами и что выгадали для себя? Ныне поляки живут под их родными крышами, а им, русским боярам, хоть бы что. Надели на себя скоморошьи маски, а иные и бороды сбрили. Веру новую, латинскую готовы перенять.