Московский Ришелье. Федор Никитич

   — Томила, я хочу тебе всякого добра, ты меня выслушай: сослужи государю прямую службу, и его величество наградит тебя всем, чего только захочешь. Надеясь на тебя, я уже уверил государя, что ты его послушаешь. Смоляне требуют, чтобы к ним прислали кого-нибудь из вас, послов. Они вас послушают и государеву волю исполнят. Возьми с собой Василия Сукина и поезжайте под Смоленск, скажите жителям, чтобы целовали крест королю и впустили в город королевских людей.

Было ясно, что поляки не отступятся от своего. Как бы они не возобновили осаду города!

Послы добились от гетмана, чтобы до прибытия из Москвы гонца от бояр и патриарха не предпринимались новые боевые действия против осаждённого города.

Противостояние продолжалось. Гетман Жолкевский объявил русским послам, что для спасения Смоленска есть одно средство: впустить в него польское войско. У Филарета вырвался горький смешок:

   — Скажи уж прямо, гетман: велите сдать Смоленск без боя. А далее вы прикажете целовать крест вашему королю.

Жолкевский несколько замялся.

   — Король, может быть, не будет принуждать жителей Смоленска целовать ему крест, однако ратные люди нужны там для порядка.

   — Отчего бы не послать в Москву гонца? — предложил Томила Луговской.

Жолкевский пошёл посоветоваться к королю и, вернувшись, объявил:

   — Король по доброте своей соглашается на отправление гонца в Москву, но прежде надобно впустить ратных людей в Смоленск.

   — Подождём с посылкой в Москву. Мы ничего не можем сделать без нового наказа из Москвы, — настаивали послы. — Так ли, Филарет?

Паны смотрели на Филарета, словно хотели взглядами перевести его в свою волю. Слово митрополита имело особенный вес. Уже никто не поминал о «наречённом патриархе», но все знали митрополита.

   — Паны радные, — начал Филарет, — того никакими мерами учинить нельзя, чтобы в Смоленск королевских людей впустить. Ежели лишь раз они в Смоленске будут, то нам его не видать. А ежели король возьмёт Смоленск приступом, помимо крестного целования, то положимся на судьбы Божии. Только бы нам своей слабостью не отдать города...

Поляки увидели в этих словах вызов Сигизмунду. Русский митрополит посмел напомнить, что их славный король нарушил крестное целование — не объявлять войну! Более других кипел гневом пан Сапега:

   — Увидите, что будет завтра под Смоленском!

   — Жители сами сдадут город, — добавил Жолкевский.

Услышав эти угрозы и предостережения, русские послы призвали для совета всех посольских людей и дворян и получили обстоятельные ответы:

   — Однолично стоим на том, чтобы в Смоленск польских и литовских людей не пускать ни одного человека!

   — Ежели они какими неправдами проникнут в Смоленск, то города нам не видать!

В этом согласны были смоленские дети боярские и дворяне:

   — Пусть в Смоленске наши матери, жёны и дети погибнут, только бы на том крепко стоять, чтобы польских и литовских людей в города не пустить!

Тогда паны затеяли новый съезд. Сапега встретил русских послов надменно, с видом человека, теряющего терпение:

   — Ну что, надумали? Впустите в Смоленск королевских ратных людей? Или не знаете, что он не взят лишь по просьбе гетманской и нашей? Король показал милость, чтобы не пролить кровь невинную вместе с виновной!

Вот он каков, пан Сапега! Уже провёл и различие по «крови» меж поляками и русскими! Или забыл, что ещё недавно и король Сигизмунд, и паны радные называли русских братьями?

Русские послы стояли на своём, и тогда решено было отрядить в Москву гонца. Как выяснилось позже, поляки дали согласие на это не без тайного коварства. Гонцу было наказано добиться от московских бояр присылки новых, более сговорчивых послов, а Филарета, князя Голицына и Томилу Луговского отстранить от переговорных дел.

Поляки добивались своего с истинно сатанинским упорством. Но не мужество, а хитрость и коварство были их помощниками. Оттого-то и выпала на долю героического Смоленска многострадальная судьба. Осада его длилась двадцать месяцев. Это был богатый многолюдный город. Семьдесят тысяч жителей — по тем временам, когда и во всей-то России было около шести миллионов жителей, было величиной внушительной.

К концу же осады людей в нём осталось не более восьми тысяч. Из-за недостатка продуктов и отсутствия соли в городе свирепствовала цинга. Умирали от болезней, вызванных простудой. Из-за недостатка дров дома едва отапливались.

И тем не менее город-герой продолжал держаться. Судьбу его решило предательство. Некто Андрей Дедешин, решив, очевидно, что услуга, оказанная им полякам, озолотит его, перебежал к королю и сказал польским военачальникам, что есть часть стены более слабая, где легче пробить «ворота» для польских ратных людей. Орудийными залпами поляки сделали в ней пролом и с наступлением ночи начали приступ.

Мужественные смоляне, видимо, были готовы к любому исходу сражения и решили не отступать даже перед силой, значительно их превосходящей. Они собрались в соборном храме Святой Троицы и запёрлись там. Творили святые молитвы, укрепляли себя в душе не сдаваться врагу, а ежели их смерть угодна Богу, то взорвать себя.