Московский процесс (Часть 2)

Признаться, я не выношу истерик, они вызывают у меня слепую ярость, почти неодолимое желание надавать пощечин (что и есть единственное средство привести в чувства истерика). А видеть массовую просоветскую истерию было совсем нестерпимо. Поневоле охватывало отчаяние: ведь я полжизни потратил на то, чтобы объяснить людям суть советской системы, и, казалось, все уже все поняли. Так нет, дернули из Москвы за веревочку, нагнали немножко страха, и — опять начинай сначала, как будто не было ни ГУЛАГа, ни наших процессов, ни наших книг. Да что мы — вся история XX века куда-то провалилась, исчезла из сознания миллионов людей, и мы, словно в театре, должны были смотреть — в который раз! — повторение уже известной трагедии. Будто опять, как в 17-м году, неудержимая жажда мира, — любой ценой и сию секунду — готова смести государства с лица земли на радость большевикам. Или как в 38-м, когда аналогичный приступ миролюбия открыл дорогу в Европу их коричневым братьям.

Что было делать? За неимением возможности физически надавать им пощечин, я выбрал ближайший ее эквивалент — написал в нарочито оскорбительном духе большую статью в лондонской «Таймс», а затем в расширенном и доработанном виде издал ее отдельной брошюрой («Пацифисты против мира») практически во всех западных странах.

«В партийном жаргоне существует такое выражение, как „полезный дурак“, запущенное в обращение еще Лениным. И вот теперь, несмотря на все свои ошибки, бессмысленные авантюры и экономические катастрофы, польский кризис и упрямое сопротивление афганских крестьян, рейгановские планы перевооружения и резолюции ООН, советские правители одержали внушительную победу: они нашли миллионы полезных дураков для осуществления своей обанкротившейся политики. Они уже не в изоляции, и еще большой вопрос, позволят ли американцам разместить свои ракеты в Европе, — писал я тогда. — Слов нет, в рядах движения за мир есть огромное количество искренне обеспокоенных, испуганных людей со вполне благими намерениями. Я абсолютно уверен, что подавляющее большинство — искренние, честные люди. Но, как и в 50-х годах, в нем хватает коммунистов, попутчиков, запутавшихся интеллектуалов, лицемеров, жаждущих популярности, профессиональных политических спекулянтов, напуганных буржуа и молодых людей, готовых бунтовать просто ради бунта; в нем, конечно, есть неистребимые католические священники с подозрительной „миссией“ и множество глубоко религиозных людей, верящих, что Господь избрал их орудием мира на земле. Но нет также никакого сомнения, что вся эта пестрая толпа успешно манипулируется горсткой негодяев, получающих инструкции непосредственно из Москвы».

Легко представить, какой поднялся вой возмущения, как возненавидела меня левенькая интеллигенция. Тем более, что никаких прямых доказательств своего тезиса я тогда предложить не мог; в моем распоряжении были только официальные советские публикации, некоторые материалы Всемирного совета мира да хорошее знание любимого отечества. Как всякий человек, выросший в СССР, я знал, что «борьба за мир» является неотъемлемой частью советской идеологической борьбы с внешним миром, точнее, одной из ее ипостасей, ибо настоящий мир, согласно коммунистической идеологии, возможен только при полной победе социализма во всем мире. В коммунистической новоречи эти понятия уже давно стали синонимами, и выражение «борьба за мир» просто означало борьбу СССР за расширение своего влияния. И в этой борьбе обязаны были участвовать все советские люди, все учреждения и организации, многие из которых — комитеты защиты мира, общества «дружбы» со всяческими странами (и их аналоги в этих странах), Комитет ветеранов войны, Комитет советских женщин или отдел внешних сношений Московской Патриархии — для этой цели и были созданы. Их задача, как и задача любой советской организации, общающейся с иностранцами, — этих иностранцев охмурять, внедряться в соответствующие их названию международные организации и движения, находить там «попутчиков», проталкивать «нашу» линию по любому вопросу, в общем бороться за мир.