Московский полет

Теперь, когда мы проходили мимо больших стеклянных окон издательства «Комета», я тоже не поверил Анне. Очередная мистификация! Если она не поступила во ВГИК из-за своей полной безграмотности – ну как она может работать редактором в издательстве?

– Послушай. Вадя… – она взяла меня под руку, и вдруг я с изумлением обнаружил, что даже через свою куртку и ее дубленку ощущаю ее упругую грудь. Откуда она взялась? Ведь час назад я сам видел ее худую и без всякой груди фигуру!

Но от ощущения близости ее тела меня уже обдало жаром и ноги стали ватными, как десять лет назад. А Аня продолжала:

– «В серой кепке пришел сентябрь. О, хотя бы были чаще осенние грозы, чтоб от ливней метало березы…» Это снова были мои юношеские стихи. Мы шли по тем самым московским улицам, проспектам и набережным, по которым я водил Анну десять лет назад, читая ей лекции по русской литературе. Но теперь я молчал, а она читала мне мои стихи – стихи, которые я писал в школе и в армии, до двадцати лет, и которые совершенно забыл уже к своему тридцатилетию. А теперь Аня читала их наизусть – кварталами.

Нужно ли говорить, что после каждого стихотворения польщенный автор целовал ее, а еще через три часа привез ее в квартиру Семена? Плюхнувшись на диван, она протянула мне ноги – точнее, сапоги, которые она сама не могла стянуть. А когда я стянул эти сапоги, то оказалось, что на Анне были только тонкие колготки и она отморозила себе ноги. Я принялся растирать и греть их своим дыханием, а потом принес из ванной таз с горячей водой и, став на колени, отогревал ее ноги в этой воде. Аня плакала от боли, Яшка подбегал к тазу и отскакивал от него, тявкая на меня за то, что я мучаю такую красивую женщину, и так началась наша последняя с Аней попытка супружеской жизни.

То был единственный в моей жизни случай, когда я поверил, что меня действительно может полюбить красивая женщина. Потому что только любящая женщина может выучить наизусть такое количество ваших бездарных стихов и читать их вам три часа подряд в тонких колготках на московском морозе.

…Да, так вот. На чем я остановился? Вспомнил: Аня шла по Бескудниковскому бульвару. За сугробами была видна только верхняя часть ее фигурки – тонкие льняные волосы рассыпались по шерстяному платку на ее плечах, светлая дубленка расстегнута на две верхние пуговицы. Некоторое время я ехал за ней вдоль мостовой на своем «жигуленке», а потом, в разрыве между сугробами, увидел ее всю – с тяжелой авоськой, в которой она несла из продмага капусту, картошку и бутылку вина «Твиши». Ее дубленка была чуть выше колен, а ниже был виден подол широкой юбки из темной клетчатой «шотландки» и высокие сапожки на каблучках. Эти сапожки скользили по свежему снегу, авоська оттягивала Ане руку, и она близоруко смотрела себе под ноги, чтобы не упасть.

Я круто свернул руль «жигуленка», дал газ и, распугав пешеходов, на второй скорости протаранил сугроб прямо перед ней. Потом открыл правую дверцу: -Девушка, вас подвезти?

– Псих ненормальный! Идиот! – сказала рядом какая-то испуганная старуха. – Жид проклятый! Аня села в машину. – Дурында, ты меня тоже напугал! Я чмокнул ее в щеку и, не обращая внимания на старуху-антисемитку, прямо по тротуару поехал к торчащей впереди двенадцатиэтажной башне. Там, на 10 этаже, была квартира Семена. Семен так симпатизировал Анне, что назавтра после нашей встречи в «Пекине» улетел в Узбекистан монтировать учебный фильм о работе хлопкоуборочных комбайнов, оставив нам с Аней свою квартиру и Яшку. И я уже собирался лихо подвезти Аню прямо к подъезду, но тут, буквально из-за сугроба, выросла фигура милиционера.

Он поднял руку и поманил меня пальцем. Я высунулся в окно:.

– Дорогой, я тут живу, в этом доме! А подъехать невозможно, снег кругом!

– Ваши документы! – сказал он сухо. У него было желчно-заостренное, как у выбракованной лошади, лицо язвенника, а на шинели – погоны капитана.

– Дай ему трояк, – тихо сказала мне Аня. Она знала, что мои документы нельзя показывать московским милиционерам: в моем паспорте нет московской прописки и, следовательно, я не имею права проживать в Москве, а уж тем более – владеть здесь машиной!

– Он не возьмет и десять, – сказал я ей и открыл «бардачок». Я горжусь тем, что всегда безошибочно определял в России, кто из милиционеров берет три рубля, а кто – только пять и выше, но, к сожалению, этот мой талант совершенно неприменим в Америке. Хотя, может быть, там оперируют другими цифрами, недостижимыми для моей интуиции.

Как бы то ни было, я открыл тогда «бардачок» и вытащил из него большую, свернутую в трубочку «Почетную грамоту Министерства внутренних дел СССР». Это была моя палочка-выручалочка в самых трудных ситуациях. Я протянул ее милиционеру и сказал:

– Товарищ капитан, вы, конечно, смотрели фильм «Юнга торпедного катера»?