Московский полет

Так мы познакомились и пошли провожать их домой, и по дороге я рассказывал какие-то истории, смешил литературными анекдотами и вообще всячески тянул на себя внимание блондинки, которая мне нравилась все больше и больше. У нее было тонкое лицо, острый носик и загадочные глаза. А Вовка молчал. Он молчал всю дорогу, и он так же могильно молчал при нашем следующем свидании вчетвером, а потом и при втором таком свидании, и при третьем. Три недели мы встречались вчетвером, три недели Вовка могильно молчал, а я выкладывался за нас двоих, как конферансье на сцене: я рассказал Эмме и Ольге все литературные анекдоты и истории про знаменитых писателей, я часами читал им наизусть стихи Есенина, Надсона, Блока и Вадима Плоткина (то есть свои собственные) и при этом был совершенно уверен, что Эмма – это моя девушка, а Олина – Вовкина. А ровно через три недели, в день последнего школьного экзамена, когда я решился, наконец, назначить Эмме отдельное свидание, она сказала:

– Извини, Вадя, это невозможно. Я выхожу замуж за Вову.

После этого внутри меня осело твердое убеждение, что нет во мне ничего, за что меня может полюбить красивая женщина. И хотя всю последующую жизнь я доказывал себе и миру, что это не так, но в глубине души не верил ни одному доказательству и от каждой женщины ждал точно такого же, как от Эммы, удара. И чем красивей были женщины, которые порой попадали в мою постель, тем меньше я верил в их желание всерьез в этой постели задержаться. Переспать со мной, да еще когда я стал кинорежиссером, – этот каприз я понимал, он может возникнуть даже у красивой женщины. Но любить? Что во мне любить?

Вот и теперь, сидя в «Пекине» с Аней и видя, как с каждым глотком шампанского ее лицо стремительно преображается и в нем оживает моя самая красивая, самая единственная для меня в мире женщина, видя ее распахнутые зеленые глаза, приоткрытые влажные губы и тонкие волосы, от одного прикосновения к которым я уже задыхался… видя ее снова, всю, рядом с собой и слыша ее глубокий, грудной голос, от которого у меня начинает перехватывать дыхание, – я все больше и больше переставал ей верить. То есть я не думал напрямую и грубо, что вот, мол, она сидит передо мной и врет мне про свою болезнь или про маму, которая якобы молится за меня. Но я полагал, что все это – мистификация, ее новая причуда и каприз. Просто по какой-то неизвестной мне причине ей вдруг захотелось вернуть меня, и она сейчас доказывает и себе и мне, что может сделать это в любой момент, одной телеграммой, одной встречей. И ради этого – черное платье, тонкие руки, трепетные глаза, разговоры про какую-то болезнь…

Но я не поддамся ей, нет! Уж если тогда, на той кровати в «Армении», я устоял против нее, то устою и сейчас! А, может быть, она ради того и достает меня все эти годы, чтобы сквитаться со мной за ту ночь? Да! Скорей всего, это так. Она сама не отдает себе в этом отчета, но это так… – Вадя, о чем ты думаешь? – Нет, ни о чем…

– Послушай. «На асфальте спит собака, грязный пес неясной масти, остро выступили ребра…».

– Что это? – спросил я, встревоженно ощутив, что это что-то знакомое, читанное когда-то.

– «И сиреневые мухи жадно кружат в жарком полдне над разорванною лапой – знаке драки и бездомья…».

– Подожди… Это же…

– Это Вадим Плоткин сто лет назад, когда он учился в восьмом классе. Подражание Эмилю Верхарну. Слушай дальше, не перебивай…

И она до конца прочла наизусть одну из моих школьных поэм.

– Где ты это взяла? – спросил я, когда она закончила. -Ты мне сам подарил когда-то. Очень давно. Десять лет назад, Я хочу выпить за твою удачу. Чтобы все у тебя было хорошо.

Мы допили шампанское и вышли из гостиницы. Я уже сделал шаг к машине, чтобы отвезти ее домой, но она сказала: – Может быть, мы погуляем? Сейчас тепло. Было действительно тепло, градусов десять мороза, не больше. И шел свежий и легкий снег. Мы пошли по Садовому кольцу и почти сразу за «Пекином» миновали издательство «Комета», и Аня сказала: – Вот здесь я работаю. – Кем? – удивился я.

– Редактором-переводчиком. Я же знаю немецкий. Ты забыл?

Это было еще одной загадкой, в которую я не верил, не хотел верить: восемь или семь лет назад во время нашего очередного замирения, среди ночи, в постели Аня сказала мне, что работает в немецком отделе библиотеки КГБ. Я отпрянул от нее, но она обняла меня своими теплыми руками: «Дурында, я не стукачка и не агент, не бойся. Я просто библиотекарь. Но Юрий Владимирович, если я его попрошу, может сделать тебе московскую прописку. Правда, еще проще ты можешь получить эту прописку, если женишься на мне». – «А кто такой Юрий Владимирович?» -"Ты не знаешь? Генерал Андропов!" – «Ты спишь с Андроповым?» – насмешливо усмехнулся я. «Дурында! – сказала Аня. – Просто он любит меня, как дочь…» Я вздохнул и закрыл ей рот поцелуем – Андропов, председатель КГБ, любит ее, как дочь! Ну кто может в это поверить?