Морриган

— Губерт! Останься, пожалуйста… Или мне бежать за тобой по улице и звать? Неужто ты всегда должен отомстить за каждое произнесенное слово? Появляешься раз в год, веселенький словно чижик, да еще и без кисти руки. Рыцарь чертов… А может перестанешь строить из себя героя? А у меня тут вечно процессии замшелых баб, чтобы из них девочек сделать, княжеских посланников, чтобы ему золото делать; купцов, чтобы для них отравить банкиров, и банкиров, чтобы наслать ночные кошмары на купцов. И каждый приходит и угрожает, просит, притворяется, пытается меня похитить. Вон там, через улицу, сидит какой–то красавчик и подбрасывает записки, что меня обожает, что мы уедем далеко–далеко и тому подобное. А я знаю, сколько ему заплатил королевский канцлер, чтобы вытащить меня отсюда и затянуть в подвал, потому что им любой ценой волшебница нужна, чтобы шпионить. А тут еще и ты появляешься! Откуда мне знать, сам ли меня нашел… Иди уже отсюда ко всем чертям…

— Как ты смеешь…!

Юноша отвернулся, разозлившись, по–настоящему разозлившись на нее.

Алисия плакала.

Вся злость тут же испарилась. Он никогда не знал, как себя вести рядом с плачущей, мало кто плакал в его присутствии. Тогда он попробовал провести эксперимент: опустился рядом с ней на колени. На сей раз та не дрогнула, когда он обнял ее левой рукой. Губерт отвел Алисии волосы, а она тут же спрятала покрасневшее лицо.

— Алинка—Малинка, ну что с тобой происходит?

— Надоело все это, пуще горькой редьки…

— Что, черт подери, надоело…?

Губерт пожалел о собственной вспышке и заметил совершенно будничную вещь. Жеребец, которому людские проблемы были совершенно безразличны, поднял хвост и наделал кучу прямо возле них. Буквально в полушаге от его дорогой шелковой накидки и ее бархатного платья. А если бы пожелал их обмочить, то наверняка мокрыми были бы оба. Для Губерта это был бы профессиональный позор. Опять же, хлопоты со стиркой.

— Нет никакого смысла сидеть на земле и пялиться на лошадиные задницы. Давай заведем лошадей в конюшню, а сами поговорим в другом месте. Расскажем друг другу, что происходило с каждым.

Алисия вытащила платок и громко высморкалась. Жеребец застриг ушами.

Они поднялись.

— Извини, что–то я расклеилась…

Рыцарь подумал, что она расклеилась, а сам он взбеленился… так что квиты, оба преступили хорошие манеры. Он не видел никаких причин для подобного поведения, но до сих пор не понимал, в чем же дело. Собственно говоря, знакомы они были совсем недолго, буквально неделю, а потом не виделись целый год. Но тогда

Алисия ему припала к сердцу, да и сейчас обрадовался встрече, посему посчитал, что сейчас уходить не стоит.

— Это я прошу прощения… Видимо, слишком долго я притворяюсь идеальным рыцарем, так что очень трудно вот так взять и перестать это делать.

— Только не подходи к моему жеребку, кусается и копытами бьется. Но вообще–то, конь неплохой, просто у него такой боевой характер.

— Вы с ним как братья, только он черный, а ты рыжий.

— Наверняка матери у нас были разными. Где можно повесить седло и накидку?

Девушка показала, затем поколдовала возле каменного корыта, которое тут же начало заполняться водой.

Губерт с одобрением признал, что в этой конюшне имеется все необходимое и под рукой. В принципе, конь и сам мог себя обслужить, следовало с него только снять упряжь.

А это напомнило ему еще про кое–что. А точнее: про кого–то, результате не слишком удачных чар Али.

— А где твой говорящий конек?

Наконец–то Алисии удалось улыбнуться.

— Метла? А он перешел все границы. Вначале заявил, цитирую, что это совершенно недостойно, чтобы одна культурная особа ездила на спине у другой. Пришлось купить другую верховую лошадь, а Метлу едва уговорила возить поклажу. А что, раз он съедал все мои сладости, так почему бы не потаскать взамен мое барахло? А потом еще пару месяцев учился писать.

Губерт весело фыркнул.

— Как же он держал перо?

— В зубах. И мне все время приходилось затачивать перья, потому что зубами и копытами ему было сложно. Если это не вылетит у него из головы, то, видно, наколдую ему какое–нибудь вечное перо. А недавно сообщил, что написал немножко стихов, после чего отправился на поэтический турнир в Маннсберг. Вернется где–то через месяц.

Губерт представил себе коня, распевающего любовные стихи при дворе тамошнего барона, перед лицом дам и рыцарей. Несмотря на качество поэзии и голос, у Метлы имелись шансы сделаться лирическим событием года. А может и столетия — его там долго еще будут вспоминать.

— И что ты сделаешь, если он этот турнир выиграет?

— Не знаю. Зато мне известно, что уже никогда не стану создавать разумного творения.

Эти слова она произнесла торжественно, подняв правую руку вверх.

После этого они собрали оружие и багаж Губерта и пошли наверх, в огромный зал. Юноша продолжал рассказывать, снимая с себя накидку и доспехи: