И я обращался к правительству с требованием действовать быстрее, чтобы иностранцы не усомнились в свободе Франции и тем самым в самой Франции.
Сейчас, когда я перечитываю перед вами эту статью, она снова волнует меня! Ведь мы вновь ждем Мориса Тореза, и антикоммунистическая пресса, пресса, инспирируемая Брюном и Пине, утверждает, будто Морис Торез не возвратится. И она прибавляет, что он не возвратится, ибо как только он окажется во Франции, правительство потребует лишить его парламентской неприкосновенности с тем, чтобы предать его военному суду и потребовать применения к нему закона Сероля, грозящего обвиняемому гильотиной.
Возможно, найдутся среди наших товарищей люди, которых все это деморализует. Эти товарищи придают слишком много значения разговорам врага и, против своей воли, помогают проискам полиции. Нет, Морис возвратится. Когда? Возможно, и не завтра. Он возвратится в день, выбранный не Брюном, а им самим, партией. Мы вовсе не обязаны излагать публично соображения партии, мы не желаем облегчать провокационные действия давидов, пине и всякого рода американских агентов, не говоря уже о продажных нацистах, которые встречаются не только в Западной Германии. Морис возвратится. И правительственные угрозы не помешают его возвращению, которого как огня боится уже осужденная историей буржуазия.
Но вернемся к вопросу о приезде Тореза во Францию в конце 1944 года. Тогдашнему правительству потребовалось целых три месяца, чтобы уступить общественному мнению, позволив Морису Торезу приехать в Париж. Почему? Вне всякого сомнения, оно недооценивало силу народного гнева. Мы полагали, что даже с точки зрения людей, настроенных в то время против коммунистов, эта проволочка была ошибкой. Но с тех пор многое объяснилось.
В самом деле, из-за отсутствия Мориса Тореза во Франции, мы чувствовали себя тогда недостаточно уверенно. Это было какое-то безотчетное чувство, инстинктивное беспокойство. Сегодня мы знаем, что эти три месяца могли явиться началом кровавой авантюры, реакция ждала лишь подходящего случая, жаждала его, старалась его спровоцировать с тем, чтобы обрушиться с оружием в руках на французский народ и покарать его за преданность коммунистической партии. То, что происходило в других странах, чуть было не произошло во Франции. Так что у нас были все основания для беспокойства.
Сразу после своего возвращения Морис Торез нашел в себе мужество отстаивать, опираясь на свой авторитет, решение о роспуске отрядов патриотической милиции, когда этот вопрос рассматривался в руководстве партии. То была необходимая мера, но в то время не все это понимали, и Торезу пришлось идти против течения. Он понял, что наличие вооруженных групп, которые враг мог выдать за коммунистические, сохранение этих групп в условиях продолжавшейся войны давало повод правительству, опиравшемуся на высадившиеся во Франции иностранные войска, потопить в крови будущее рабочего класса, социализма, Франции. И с какой быстротой действовал Торез! Он еще раз сказал «нет» авантюре, он не допустил, чтобы партия приняла решение, сторонники которого, как нам известно сегодня, находились даже в Политическом бюро и Секретариате партии. Сегодня великая мудрость Мориса Тореза, проявленная им в этом вопросе, ясна всем, ибо теперь разоблачена антипартийная платформа, объединившая на фракционной основе Марти и Тийона.
Есть все основания полагать, что правительство 1944 года, осведомленное об антипартийных требованиях этих людей, всячески затягивало выдачу разрешения на въезд Мориса Тореза во Францию. Во всяком случае, все выглядело так, словно, препятствуя его приезду, правительственные круги рассчитывали на события, разразиться которым помешала именно мудрость Тореза. Подобно этому, в мае текущего года, когда Жак Дюкло был арестован, а Мориса Тореза не было во Франции, правительственные круги снова рассчитывали, что те же самые люди пойдут на авантюры, которые позволят ликвидировать коммунистическую партию, чего давно уже требуют американские хозяева.
Может показаться странным, что я намереваюсь закончить свою речь рассказом об этих событиях. И все же мне хочется сказать, что они проливают свет на важнейшую черту Мориса Тореза, которую я постарался выделить в его портрете. Я мог бы говорить о множестве вещей, я мог бы говорить целые часы и не исчерпать темы. Но мне думается, что ничто не характеризует с такой глубиной