Море спокойствия

В воздухе между нами возникло изображение – манускрипт, начертанный иноземными письменами.

– Что это?

– Думаю, подтверждающее доказательство. Письмо, – сказала она. – Из 1912 года.

– А что за алфавит? – спросил я.

– Ты что, серьезно?

– И что, как я смогу это прочитать? – Я присмотрелся и разобрал одно слово. Нет, два. Это был почти английский, но какой-то перекошенный, скособоченный, по-своему красивый, но буквы бесформенные. Может, Протоанглийский?

– Гаспери, это же скоропись, – сказала она.

– Понятия не имею, что это такое.

– Ладно, – сказала она с умопомрачительным терпением, к которому я привык. – Давай включим звук.

Она поколдовала с облаком, и в кабинете зазвучал мужской голос.

Берт!

Спасибо за доброе письмо от 25 апреля, которое пересекло Атлантику, потом черепашьим шагом – Канаду и оказалось в моих руках только этим вечером.

Ты спрашиваешь, как я поживаю? Откровенно говоря, братец, сам не знаю. Я пишу тебе при свечах из комнаты в Виктории – надеюсь, ты простишь меня за театральность, но мне кажется, я это заслужил – место моего обитания – приятный пансион. Я перестал думать о предпринимательстве и только хочу домой, но эта ссылка уютна, и моего пособия хватает на повседневные нужды.

Я веду здесь странную жизнь. Нет, точнее, жизнь тут можно назвать скучной (это моя вина, а не Канады), если не считать одного необычного эпизода на лоне дикой природы, о котором мне хотелось бы тебе поведать. Я отправился в путешествие из Виктории на север со школьным другом Найла Томасом Мэлло (возможно, я ошибаюсь в правописании его фамилии). Два-три дня мы плыли на север вдоль побережья на аккуратном пароходике, груженном припасами, пока наконец не прибыли в Кайетт – деревню, состоящую из церкви, причала, однокомнатной школы и горстки домов. Томас продолжил свой путь в лагерь лесорубов неподалеку от берега. Я же предпочел пока остаться в пансионе в Кайетте, чтобы насладиться местными красотами.

Однажды утром в начале сентября я отправился в лес по причинам, излагать которые слишком скучно. Сделав несколько шагов, я увидел клен, остановился на мгновение перевести дух, и тут случилось происшествие, показавшееся мне в тот момент сверхъестественным, но, оглядываясь назад, думаю, это был некий приступ.

Я стоял в лесу в солнечных лучах, как вдруг упала тьма, резко, словно задули свечку, и во мраке я услышал звуки скрипки, непостижимый шум, странное ощущение, будто я на миг попал в помещение, гулкое здание железнодорожного вокзала. Потом все прекратилось, а я все еще стоял в лесу. Словно ничего не случилось. Пошатываясь, я вернулся на берег, и меня сильно стошнило на камни. На следующее утро, обеспокоенный своим здоровьем и преисполненный решимости покинуть эту местность, я вернулся в городок Виктория, где пребываю и поныне.

Я занимаю вполне приличную комнату в пансионе неподалеку от гавани, развлекаюсь прогулками, чтением, шахматами и – временами – акварелями. Ты знаешь, я люблю парки; здесь есть общественный парк, в котором я нахожу большое утешение. Не рассказывай никому, но я обратился к врачу, который уверен в своем диагнозе – мигрень. Своеобразная, однако, мигрень, при отсутствии головной боли, но я полагаю, что соглашусь с этим за неимением иного объяснения. Но я ничего не могу забыть, и эти воспоминания меня тревожат.

Надеюсь, у тебя все в порядке, Берт. Пожалуйста, передай мою любовь и уважение Маме и Отцу.

Твой Эдвин

Звукозапись остановилась. Зоя мановением руки свернула картинку, упрятав ее в стену, и села рядом со мной. Никогда еще я не видел ее такой отягощенной.

– Зоя, – сказал я, – ты встревожена больше, чем… Я ничего не понимаю.

– Какая операционная система стоит на твоем мобильнике?

– «Зефир», – ответил я.

– И у меня. Помнишь, пару лет назад «Зефир» дал сбой? Длилось это день-два. Ты мог открыть текстовый файл на своем устройстве, а звучала музыка, которую прослушивал накануне?

– Конечно. Это очень раздражало, – смутно припоминал я.

– Это поврежденные файлы.

Я почуял нечто страшное, колоссальное, непостижимое уму.

– Так ты говоришь…

Зоя облокотилась на стол и заговорила, опустив голову на ладони.

– Если мгновения из разных веков сливаются воедино, тогда эти мгновения можно представить как поврежденные файлы, Гаспери.

– Разве мгновение и файл одно и то же?

Она замерла.

– А ты представь себе, что так оно и есть.

Я попытался. Цепочка поврежденных файлов; цепочка поврежденных мгновений; цепочка дискретных явлений, которые сливаются воедино, когда им это запрещено.

– Но если мгновения – это файлы… – я запнулся на полуслове. Комната, в которой мы сидели, показалась мне менее реальной, чем за миг до этого. «Стол реален», – сказал я себе. Вялые цветы на столе реальны. Синяя краска на стенах. Прическа Зои. Мои руки. Ковер.

– Теперь ты понял, почему я не отмечаю день рождения, – сказала она.

– Послушай… Согласен, все это дико, но выходит, это то, о чем говорила мама? Симуляция?

Она вздохнула.

– Поверь, эта мысль приходила мне на ум. Очень возможно, что мое мышление затуманено. Ты знаешь ведь, что я занялась наукой благодаря ей.

Я кивнул.