Море Осколков

— Вы не так поняли. У нас почти нет металла. — Она обогнула очаг, выгибая бедра, коснулась сверкавшего сталью ошейника Сумаэль и вытянула из-под ворота кусок ее изящной цепи. — Вот что мы хотели бы взять.

Ярви почувствовал, как на лице расплывается улыбка. Давненько она там не появлялась, и расставаться с ней не хотелось.

— В таком случае… — Он размотал платок из истрепанной парусины и выудил собственную цепь, потяжелее. — Может быть, заберете и эту?

Глаза бородатого загорелись, когда он взвесил цепь в руке, а потом у него отвалилась челюсть: Ничто настеж рванул свой воротник.

— Вот, как-то так, — произнес он, вытягивая наружу громадные звенья.

И вот теперь уже улыбались все. Ярви подсел поближе к огню и потер ладони, как это делала мать.

— Ну а сейчас — давайте меняться.

Ничто прошептал ему на ухо:

— Я ж тебе говорил — последнее слово будет за сталью!

Хрустнув напоследок, отвалилась проржавелая заклепка, и ошейник Ничто распахнулся.

— Этот упрямый попался, — отметил бородатый, глядя на подпорченное зубило.

С некоторой запинкой Ничто привстал с колоды, дотронулся дрожащей ладонью до шеи — ее огибал мозолистый след, там, где железо много лет натирало кожу.

— Двадцать лет я носил этот ошейник, — тихо вымолвил он, и на глазах заблестели слезы.

Ральф похлопал его по плечу.

— Свой я носил только три, а все равно без него стал легким, как ветер. Тебе-то, небось, вообще мнится, что сейчас ты полетишь вдаль.

— Да, — прошептал Ничто. — Полечу.

Ярви рассеянно ковырял застарелые ожоги там, где прежде сидел его собственный ошейник, и наблюдал, как Анкран складывает вещи, за которые они уплатили оковами. Удочку и приманку. Лопату, сделанную из лопатки могучего лося. Бронзовый нож, по виду — эпохи, последовавшей за Сокрушением Божиим. Девять стрел для Ральфова лука. Деревянную миску. Сухой мох для растопки. Свитую из шерсти веревку. Овечий сыр, баранину и сушеную рыбу. Меховые одежды, наволочки из грубо тканного полотна и невыделанную шерсть для набивки. Кожаные мешки, чтобы все туда запихнуть. И даже дровни — чтобы было на чем тянуть это добро.

В прежние дни эти вещи считались бы жалким хламом, сплошной нищенской рухлядью. Теперь они представали горою сокровищ.

Сумаэль под самый подбородок завернули в толстую белую шубу. Она прикрыла глаза, на лице проступала редкая для нее довольная улыбка, сквозь рассеченную губу просвечивал белый зуб.

— Ну как, получше? — спросил ее Джойд.

— Мне тепло, — прошептала она, не размыкая глаз. — Если я сплю, не буди, ладно?

Шидуала бросила раскрытый ошейник Ничто в бочонок, куда уже сложили прочие цепи.

— Если примете совет…

— Непременно, — отозвался Анкран.

— Идите к северо-западу. Через два дня вы попадете в страну, где из-под земли пышет жаром огонь. По краю тех земель бегут теплые ручьи — они изобилуют рыбой.

— Мне рассказывали об этой стране, — проговорил Ярви, вспоминая плывущий над очагом голос матери Гундринг.

— К северо-западу, — подтвердил Анкран.

Шидуала кивнула.

— И пусть вам сопутствуют боги. — Она повернулась, чтобы уйти, но тут Ничто неожиданно упал на колени, взял ее руку и прижался к ней растрескавшимися губами.

— Вашей доброты я никогда не забуду, — сказал он, утирая слезы.

— Никто из нас ее не забудет, — сказал Ярви.

С улыбкой она помогла Ничто подняться и потрепала его по щеке.

— И другой мне награды не надо.

Правда

Ральф с огроменной ухмылкой выскользнул из-за деревьев. На одно плечо он повесил лук, с другого свисал убитый олень. Чтобы его умение обращаться с луком ни у кого не вызывало сомнений, он не стал вытаскивать стрелу из сердца животного.

Сумаэль удивленно приподняла бровь.

— Так от тебя, выходит, есть прок, помимо милой мордашки?

Тот подмигнул в ответ:

— Коли ты лучник, со стрелами дела идут совсем по-другому.

— Освежуешь сам, поваренок, или мне? — Анкран с ехидцей на перекошенных губах протягивал нож. Будто бы знал, что Ярви не согласится. Да, он не дурак. Когда Ярви вытаскивали на охоту, его рука не позволяла ему держать копье или натягивать лук, а когда добычу забивали, его тошнило. В те несколько раз отец пылал гневом, брат сыпал насмешками и даже их люди едва ли утруждались скрывать презрение.

В общем-то, как и в другие дни его детства.

— В этот раз можешь освежевать сам, — заявил Ярви. — Я тебе подскажу, если начнешь портачить.

После еды Джойд протянул босые ноги к огню и принялся втирать жир между толстых пальцев. Ральф выбросил последнюю косточку и обтер сальные руки о свой овчинный тулуп.

— Да, с солюшкой было б совсем по-другому.

Сумаэль покачала головой.

— У тебя вообще в жизни было что-нибудь такое, на что ты ни разу не жаловался?

— Коль никак не найдешь на что жаловаться, значит, ты плохо ищешь. — Ральф откинулся, подперся локтем и, улыбаясь в темноту, почесывал буйно разросшуюся бороду. — Правда, вот женкой своей я всегда был доволен. Так-то, решил, на весле проклятом и сдохну. Но раз покамест тень еще отбрасываю, надумалось мне снова ее повидать. Хоть сказать ей — здравствуй. Хоть знать, что жива.