Глава 12. Мелани. Нью-Йорк, 1986
Наши разговоры начинались не раньше, чем мы оба устраивались поудобнее, так что я дождалась, пока он сядет и положит на колени блокнот. Наконец он спросил:
– Ну, как прошла неделя?
Часть меня хотела излить все свои беды, рассказать, как плохо мне было после прошлого сеанса, как отчаянно я по нему тосковала, как мечтала о нем, но другая часть собиралась быть сильной и держаться мужественно. Меньше всего мне хотелось показаться ему жалкой. Или заставить его думать, что меня надо перевести к другому психотерапевту, потому что я не могу контролировать свои эмоции.
– Честно говоря, бывали недели и получше, – ответила я. – Даже не знаю, с чего начать.
– С чего бы вы хотели начать? – спросил он. – Не торопитесь.
Я смотрела в его красивые бледно-голубые глаза. Сегодня в них читалось что-то новое. Что-то случилось. Я чувствовала это сердцем.
О боже. Что, если он собрался прекратить работу со мной и это был наш последний сеанс? Меня охватил мучительный страх, и мне пришлось отвести взгляд в сторону окна.
– Все-таки я вам не верю, – сказала я.
– По поводу чего? – спросил он. Мне следовало проявить немного сдержанности или хотя бы постараться говорить тактично, не в лоб, но я не смогла сдержаться и выплеснула свои истинные чувства.
– Насчет того, что это клиническое. Эротический перенос. Всю неделю я пыталась убедить себя в этом, но ничего не вышло. Я чувствовала только боль из-за вашего отказа. Такую боль, будто кто-то умер.
– Это не было отказом, – ответил он. – Постарайтесь посмотреть на это иначе.
Я встретилась с ним взглядом.
– Как еще мне на это смотреть? Я люблю вас, а вы не отвечаете на мои чувства. Не хотите быть со мной. По крайней мере, так вы говорите. Так что я должна принять это. Смириться и двигаться дальше. Похоронить свои чувства, как труп в земле.
– Я не хочу, чтобы вы что-то хоронили, – сказал он. – Наоборот, лучше говорить обо всем открыто, чтобы мы могли это проработать.
– Но я не хочу ничего прорабатывать, если конечный результат тот же – что мы никогда не сможем быть вместе. Это слишком больно. Может, будет лучше, если я перейду к другому терапевту и проработаю это с ним? Потому что мне потребуется много времени, чтобы забыть вас.
Нет! Я не это имела в виду! Я не хотела переходить ни к какому другому психотерапевту! Что я вообще несла?
Он покрутил ручку в пальцах и внимательно посмотрел на меня.
– Если это то, чего вы хотите, Мелани, я буду рад порекомендовать вам кого-нибудь.
Я покачала головой и опустила глаза.
– Я не ожидала, что вы раскроете мой блеф.
– Я не понял, что это блеф, – ответил он. – Но чего вы ожидали?
– Не знаю. – Я печально вздохнула. – Вы отличный психотерапевт. Вы не используете меня, потому что это неэтично. Вы поступаете правильно, когда отсылаете меня к другому врачу. Но, может быть, поэтому мне только хуже – потому что вы такой порядочный и благородный. Вы не вспыльчивый, как мужчины моей матери. Вы заботливый, ответственный, вы… идеальный.
Он отложил блокнот и неодобрительно покачал головой.
– Что такое? – спросила я.
Выражение его лица изменилось. Впервые он казался мне нетерпеливым.
– Именно поэтому вам нужно признать, что вы ошибаетесь по поводу чувств, которые испытываете ко мне.
– Не понимаю…
– Я не идеален. Далеко не идеален. Как я уже говорил, вы ничего обо мне не знаете.
– Так расскажите мне, – взмолилась я, подавшись вперед на краешке дивана. – Пожалуйста. Разве это не то, что вы велели мне сделать? Осознать разницу между реальностью и фантазией? Помогите мне отделить одно от другого. Если вы хотите, чтобы я была открытой, не будьте лицемером. Считайте это вашим прощальным подарком, чтобы мне больше повезло с другим терапевтом.
– Это работает не так.
– Серьезно? Вы ничем не можете со мной поделиться? На прошлой неделе вы сказали, что хотите помочь мне научиться строить более здоровые отношения с людьми, но вы как кирпичная стена, и я все больше убеждаюсь, что мне вообще не стоит ни с кем связываться. Никогда. Что невозможно по-настоящему узнать кого-то, что лучше быть одной, потому что люди либо злы и жестоки, либо, – я указала на него, – совершенно непроницаемы и в любом случае разобьют мне сердце.
Я откинулась на спинку дивана и скрестила руки на груди. Все во мне бурлило.
В кабинете стало очень тихо, лишь маятник напольных часов постукивал, качаясь туда-сюда, пока мы оба ждали, когда я приду в себя.
Наконец доктор Робинсон – Дин – заговорил. Когда наши взгляды встретились, его голос был мягким и печальным.