Море Имен

Поджав ноги, великий хан сидел на груде подушек, в стороне от восьминогого своего трона. Золотое шитьё его халата мерцало в колеблющемся свете огней. Возле правой руки хана лежала сабля в дорогих ножнах, а перед ним расстилалась шкура белого барса. Седеющие длинные волосы, заплетённые в косы, спускались на плечи Ясеня. Лицо его сохраняло совершенную неподвижность, и был он — степной истукан, воплощение духа гнева.

Улааном внезапно овладела робость. Никто не знал Гэрэлхана до конца, даже его старший сын-ясновидец. Никто не мог прочитать его мысли, предсказать его следующий приказ. И никто не знал, насколько глубоко проникает в душу человека страшный взор чёрных огненных глаз, так непохожих на зелёные глаза пращура-Тэмуджина, и вместе с тем — так похожих…

— Здравствуй, отец, — сказал Улаан.

Ему едва удалось заметить движение: стремительно, как молодой хищник, хан встал. Дрожь пробежала по спине Улаана.

Ясень подошёл к сыну и крепко стиснул его плечи сильными руками. Заглянул в лицо.

— Так вот ты какой, — по-русски сказал великий хан Гэрэл, и суровый рот его разомкнулся в светлой улыбке, а раскосые глаза заблестели. — Алик. Выше меня вымахал, а весишь, небось, как один мой ботинок. Мало каши ел!

У Алея сдавило горло.

Он открыл рот, но не мог даже глотнуть воздуха, не то что сказать слово. Все мышцы его напряглись, и разум не знал, какое отдавать им веление. Кинуться на шею вновь обретённому отцу? Дать ему в ухо за всё хорошее? Развернуться и убежать куда поглядят глаза? «Папа», — беззвучно проговорил он, и Ясень тряхнул его за плечи, приводя в чувство.

— Эх ты! — сказал он, смеясь. — А я тебе тумен дал. Какой тебе тумен! Ты с собственным конём не управишься.

Алей поперхнулся и закашлялся.

Отец заметно постарел с тех пор, как он последний раз видел его въяве. Волосы пробила седина, возле глаз и рта залегли морщинки. Но что до остальных перемен, то Алей не мог сказать, произошли они в отце или в нём самом. Ребёнком он радовался папиной беспечности и лёгкости нрава, ребёнка завораживали папины фантазии, приводило в восторг то, как легко папа шёл на риск. Папа был сильным и смелым, весёлым и мужественным — лучшим в мире отцом. И всё это осталось с ним, но Алей больше не был ребёнком.

Папа очень легко менял темы разговора, а с ними эпохи, миры и личности. Это, мягко говоря, обескураживало. И меньше всего сейчас Алей мог понять беззаботность, с которой Ясень играл в свои игры. Дикая мысль забилась между висками: «Папа что, всерьёз… всерьёз ведёт Орду на Русь?»

— Туменом управляет Хурамша-нойон, — сказал Алей по-монгольски, после чего задал, наконец, вопрос, который в последние минуты владел всем его существом: — Папа, что ты делаешь?!

Ясень рассмеялся и отпустил его, прошёл к трону и уселся, закинув ногу на ногу.

— Что именно? — сказал он. — Ну и лицо у тебя! Глаза как плошки.

Алей облизнул пересохшие губы.

— В этом нет ничего смешного! — выпалил он. — Папа… объяснись, чёрт тебя дери!

— Ну вот уже на что-то похоже, — заметил Ясень. — А то стоишь, глазами лупаешь, как маленький. Это, Алик, как нетрудно заметить, большой военный поход.

— Поход куда? — отрывисто уточнил Алей. Растерянность мало-помалу покидала его, сменяясь давней, выдержанной, как вино, яростью.

Ясень улыбался. Ему нравилось то, что он видел.

— На нижней полке, — негромко, доверительно сказал он, — в коридоре стояла трилогия Яна. Мы с тобой ещё её вместе читали, когда тебе девять было. Помнишь названия томов? «Чингисхан», «Батый»…

И он замолчал. Он сидел и ждал, мало-помалу обратно превращаясь в хана Гэрэла, и хан бессветно улыбался сыну тонкими каменными губами. «Идолище», — с неприязнью подумал царевич Улаан и на мгновение прикрыл глаза.

— «К последнему морю», — покорно договорил он.

— Да, — сказал хан. — Поэтому мы здесь. Я хочу попасть к морю, Улаан.

Алей взглянул исподлобья.

— К Морю Имён? — спросил он, хотя ответ знал заранее.

— К нему, — лицо хана странно озарилось. — Это единственное истинное море. Первое и последнее.

Алей тяжело перевёл дух.

— Хорошо, — сказал он после долгой паузы. — Но почему — так? Зачем всё это? Зачем ты забрал Иньку? Зачем… это вот?! — и он раздражённо тряхнул рукой, указывая на полукруглый свод юрты. — Это дикие игры, папа.

— Это мужские игры, — заметил Ясень не без удовольствия. — Я думал, тебе понравится, Алик.

На миг Алей потерял дар речи.

— Что? — тихо переспросил он.

Ясень вздохнул. Опечаленно он прикрыл узкие глаза, повесил голову, и косы соскользнули на блистающую золотом широкую грудь. Алей мрачно ожидал ответа.

— Упустил, — странно сказал Ясень, побарабанив пальцами по колену.

— Что?

— Упустил тебя, говорю. Рано ушёл, оставил при мамкиной юбке. Прости, Алик, хоть и не было в том моей вины. Ну ничего. Инея я забрал вовремя. Мужик вырастет.

И Алей вызверился.

— Мужик? — сквозь зубы повторил он; голос его сорвался. — Значит, надо было отобрать его у матери, запугать до смерти, загнать, куда Макар телят не гонял… надо было свести маму с ума, надо было заставить меня лезть чёрт-те куда, связываться чёрт-те с кем…