Море Имен

— Да, — сказал Ясень. Он явно не видел противоречия. — Я кое-что не закончил. Но закончу в ближайшее время. А потом мы отправимся к Морю. Ладно, — он хлопнул в ладоши, — на сегодня хватит. Я позову тебя потом. Иди.

Алей втянул воздух сквозь зубы — и выдохнул, ничего не сказав. Повернулся и вышел.

От золотой юрты великого хана Улаан-тайджи ускакал прямиком к Саин-хатун. Его преследовала мысль, что стоило бы ещё раз навестить Инея, но сейчас он всё равно ничего не мог бы придумать. А печаль Саин отзывалась в его сердце как собственная печаль, и хотелось утолить её, обняв жену. Алей успокоил себя тем, что ему надо прежде всего отдохнуть, расслабиться и подумать, чтобы потом с успехом потрудиться. Слишком много всего случилось. Поразмыслить ему лучше всего удалось бы в одиночестве… но это здравое соображение он вовсе отбросил, нахлёстывая коня. В конце концов, мог главный герой стосковаться по своей волшебной принцессе?

Саин ждала его с ужином и улыбкой. Звезды загорались в августовском небе, несчётными огнями костров встречала их степь. Фыркали лошади, слышались песни — кто-то похвалялся победами, кто-то тосковал по любимой. На мгновение Алей ощутил удовлетворение и радость, принадлежавшие Улаану-тайджи — радость большой войны и удовлетворение от вида мощи монгольского войска. Опрометчив Ледяной Князь, что выбрался за стены своей белой крепости — эту силу ему не одолеть, и столетиями будет греметь в степи слава о победах хана Гэрэла…

Девушки Саин стреножили его коня и по знаку ханши удалились куда-то в ночь. Алей перекусил копчёными языками и варёным рисом, облизал пальцы, выпил кумыса. Саин, загадочно улыбаясь, потянула его за собой в юрту, и он, опустив полог, привлёк к себе жену. Она обхватила ладонями его голову и прижалась лбом ко лбу. Алей поцеловал её, опускаясь вместе с нею на кошмы, и она тихо сказала:

— Что ты видел сегодня утром, господин мой?

Алей разомкнул объятия.

— Ты знаешь, что я не скажу тебе, — повторил он, всё ещё оставаясь Улааном-тайджи, вещим царевичем.

— Но я могу догадаться, — сказала Саин со щемящей грустью в голосе. — Ах, как ты жесток, мой хан!

— Что?

— Ты оставляешь меня в неведении, мучиться догадками. Разве ты не понимаешь, что легче знать страшную правду?

— Легче всего ничего не знать, Саин.

— Но я не могу не знать ничего! — Саин привстала на коленях, ловя его взгляд. — Я вижу тебя! Моё сердце — твоё сердце. Моя бабка была шаманкой, от неё я унаследовала чутьё. Но я не умею добиваться от духов такого ответа, какой они дают тебе. Я слышу только «да» или «нет», и сейчас слышу — «нет».

Алей покачал головой. Было темно, только теплилась свеча в дорогом, заморского стекла фонарике. В неверном трепещущем свете раскосые глаза Саин мерцали, мерцало шитьё на её одеждах и драгоценности в ушах и на запястьях, а очертания её тела и причудливые извивы чёрных кос таяли во тьме. Она казалась порождением ночи — не грозного смертного мрака, а мягкой, ласкающей темноты, таящей секреты зачатия и рождения новой жизни.

«Осень, — вдруг вспомнил Алей. — Золотая девушка-киборг, — и почему-то прибавил: — Урусутка». Степная царевна-шаманка Саин была так глубинно, так ярко непохожа на Осень — словно фантазия, всплывшая откуда-то из подсознания… И змеёй метнулась позади глаз Алея бледная молния озарения, предвестница невозможной догадки, но Алей поймал её и придушил.

Он обхватил жену за талию и крепко прижал к себе.

— Что ты хочешь узнать ещё? — спросил он.

— Я хочу знать, что случится, — ответила она серьёзно, и Алей так же серьёзно сказал:

— Ты знаешь.

Саин опустила голову, ткнувшись лбом в его плечо.

— Он победит, ледяной урусут? Не может быть. Гэрэлхан непобедим. Но многие погибнут в битве? Падут Ирсубай, Ринчин, Шоно? Ты сам потеряешь жизнь?

Алей молчал. Саин чуть отстранилась, губы её изогнулись в выражении страшной тоски.

— Умоляю, скажи мне, — прошептала она. — Если нас ждёт чёрная судьба, я сяду на коня и возьму боевой лук. Я могу его натянуть, ты видел, я стреляю метко. Хочу пасть в битве рядом с тобой. Не буду добычей урусута.

Алей нервно тряхнул головой и встал. Вся кожа на теле его дёрнулась, будто у зверя.

— Я больше ничего не скажу, — проговорил он. — Тебе теперь тоже придётся молчать, Саин.

Царевна поднялась гибким звериным движением, упрямо приблизилась и взглянула ему в лицо. Глаза её горели мрачным огнём.

— Нет, ты не оставишь меня, — сказала она твёрдо. — Знай, я готова ждать в юрте вестей о победе, но других вестей не стану ждать смирно.

Алей вздохнул.

— Будет, как ты хочешь, хатун.

Ночью Улаана-тайджи мучили кошмары. Любимая жена-шаманка прижималась к нему, пытаясь отогнать злобных духов, шептала заклятия, но так страшны были его сны, что даже Саин отступилась и тихо заплакала, лёжа ничком рядом с мужем и пряча лицо в рукавах.