Мор

— А если скажу, что тебя люблю, поверишь?

— Я вообще не из доверчивых, если не заметила.

— Подлец, — рассмеялась циркачка и смахнула заблестевшую в уголке глаза слезинку. — Марк мне нравился, он был хороший. А я его бросила.

— Вот поэтому я и говорил, что романы с коллегами до добра не доведут. А ты не верила.

— И что теперь делать? Мне и с лицом-то напасти много, а еще совесть покоя не дает…

— Либо ты научишься прощать себя, либо сгоришь.

— Ну себя простить не проблема!

— Ошибаешься, — возразил я. — Простить можно кого-то другого, а на свои недостатки обычно просто закрывают глаза. Не замечают их и живут дальше, искренне недоумевая, почему так противно просыпаться по утрам. Прощать себя — мерзко и больно. Отвратительно. Слишком большие ожидания, слишком высоко поднята планка. Разочаруешь окружающих — и лишь посмеешься над ними. Разочаруешь самого себя — и хоть в петлю лезь. А ведь никто из нас не совершенен, никто из нас не всемогущ. Попытайся простить себя и жить в мире, вот мой совет.

— Так можно оправдать любую подлость.

— Я не призываю ничего оправдывать. Просто подумай над моими словами.

— Ты уже оказывался в таких ситуациях?

— Нет, разумеется. До тебя я с сослуживцами не спал.

— Иди ты! — пихнула меня Берта. — Тебе приходилось терять напарников?

— Разумеется, — вздохнул я.

— И как?

— Стараюсь не вспоминать.

— Прости.

— Да нет, ерунда. — Я вылез из-под одеяла и начал собирать разбросанную по комнате одежду. — У меня был товарищ, вместе Лемское поле прошли. Да и потом не один год в Тайной службе бок о бок отпахали. А зарезали его глупо, почти случайно. И знаешь — я ведь о нем почти не вспоминал. Просто не мог. Ладно, не бери в голову — жизнь продолжается.

— Жизнь продолжается. — Берта прикоснулась к уподобившемуся мраморному изваянию лицу, и на глазах у нее навернулись слезы.

— А вот жалеть себя точно не стоит. Не переживай, мы обязательно что-нибудь придумаем.

Пустые слова — кто знает, что чернокнижник с ней сотворил? — но не молчать же. Молчать точно нельзя.

— Если раздобыть грим, мы могли бы не ждать, пока сойдут синяки.

— Посмотри в шкафу, — подсказал я, любуясь видом натягивавшей платье девушки, и вновь приложился к кувшину с водой.

А потом будто под руку кто толкнул. Я подавился, откашлялся и, подскочив к окну, осторожно отодвинул в сторону занавеску.

На первый взгляд — ничего подозрительного. Уже собрался вернуться в кровать — и тут из соседнего переулка вывернул слепой. Глаза его закрывала черная повязка, в толстых, будто сосиски, пальцах подрагивала тросточка слепца. Шел он как-то странно — словно беспрестанно принюхивался. Или прислушивался?

В груди вдруг образовался ледяной комок, и я поспешно отодвинулся от окна. Ровно так же брел Марк, когда выискивал скрывавшегося в доходном доме бесноватого. И стоило лишь подумать о способностях брата-экзорциста чувствовать скверну в душах грешников, как на меня снизошло озарение.

«Но помните — заточенная в душу скверна сохраняет связь с Бездной», — всплыли в памяти откровения Раймонда Фуко.

Так вот каким образом Высшему удавалось не выпускать меня из виду! Вот почему усмехался тогда его подручный, говоря об уникальности Себастьяна Марта!

«Чем увесистей камень, тем сильнее расходятся от него круги по воде. Как маяк в ночи…»

Вы как маяк в ночи!

И теперь этот гад рыскает по городу и пытается взять след!

Да только ничего у него не выйдет — скверны в моей душе сейчас не больше, чем в изредка поколачивавшем жену обывателе. Всю сжег, всю без остатка потратил.

Так что сейчас опасаться совершенно нечего. Но то — сейчас.

— Берта! — окликнул я девушку, доставая из тайника туго набитый кошель. — Готовь грим!

— Хорошо, — отозвалась девушка и забеспокоилась: — А что?

— Планы поменялись, надо убираться отсюда! И как можно скорее!

Правда, это проще сказать, чем сделать. Ни фальшивые документы, ни грим не гарантируют безопасности. И даже золото в случае провала не позволит выйти сухими из воды. Будет непросто. Очень и очень непросто.

А значит, все только начинается.

Все только начинается…

С моих слов записано верно,

Себастьян Март