Монстры

— Да, конечно. — Грантли с растущей тревогой наблюдал за сыном. — Но рассерженная муха не идет ни в какое сравнение с разъяренным львом.

— Муха?!

— Тихо. — Грантли подождал, пока Марвин поднимется на ноги и выпрямится, стоя у двери. — Сынок, держи себя в руках. Наш новый брат понесет наказание за свой проступок, можешь не сомневаться. Так что не сердись. Пожалуйста, постарайся держать себя в руках. Он один во всем виноват, поэтому не заставляй страдать всех нас…

Марвин глубоко вдохнул, если так можно назвать судорожно громкое втягивание воздуха; грудная клетка неестественно раздалась, щеки раздулись, как белые шины. Грантли колебался всего лишь одно мгновение, затем повернулся и ринулся к единственному в комнате окну, но занял в этом забеге позорное третье место, уступив отцу и жене, которые явно мыслили в одном с ним направлении.

Нижнюю раму подняли — правда, не раньше, чем в яростной стычке было разбито стекло, — и дед-шедди успел высунуть голову и плечи из окна, когда начался свист.

Кэролайн увидела, как вышли из орбит глаза, голова откинулась назад, ладони с напряженными, растопыренными пальцами медленно развернулись, розовый язык скрутился подобно туго сжатой пружине. И раздался свист. Он зародился где-то глубоко внутри и постепенно поднимался вверх, пока не вырвался из гортани пронзительным монотонным звуком.

Надежды нет, когда звучит шедмока свист.

Несмотря на весь ужас своего положения, Кэролайн успела подумать: «Не так уж и опасно. В конце концов, что может натворить свист?» Но ее мысли приняли совсем другое направление, когда звук усилился.

Свист, точнее, визг взбирался все выше и выше, пока не достиг уровня, на котором от него дрогнули стены и лопнули остатки стекла в окне. Тогда из разинутого рта шедмока вырвался луч толщиной с карандаш. Он протянулся через комнату и ударил Шеридана прямо в основание шеи.

Верзила завопил и начал хватать воздух судорожно сведенными пальцами, но тут же рухнул поперек стола, и голова его свесилась через край. Из разинутого рта хлынула кровь и образовала лужу на полу.

Шедмок медленно двинулся вперед, свист поднялся еще тоном выше, а луч света превратился в пульсирующий белый бич, хлестнувший по скоплению тел, которые застряли в оконной раме. Марвин повел головой из стороны в сторону, и три тела задергались, задрожали, застонали и завопили. Один только Шеридан остался недвижим.

Только тогда Кэролайн сообразила, что дверь свободна. Она поползла туда, как мышь из логова занятых дракой котов, и, едва дыша, выбралась в коридор.

Входная дверь была не заперта.

Кэролайн в отчаянии бросилась бежать по подъездной дороге. Она бежала под деревьями, которые злорадно трясли обнаженными ветвями, словно насмехались над ней, оступалась в выбоинах, пригибаясь к земле, будто под тяжестью непередаваемого ужаса.

Она завернула за угол. Вот они — въездные ворота, к счастью, неохраняемые. Железная преграда отделяла нормальный повседневный мир от кошмарного царства безумия. Она бежала, повинуясь инстинкту, не осмеливаясь даже думать, на каждом шагу готовая к катастрофе.

Ворога были заперты. Толстая железная цепь, несколько раз обернутая вокруг ржавых прутьев решетки, скреплялась массивным висячим замком. Кэролайн оцарапала нежные руки о шершавое железо, когда в приступе отчаяния принялась трясти прутья ворот и безнадежно взывать:

— Помогите… Помогите!

Не успело эхо ее крика замереть, когда послышались торопливые шаги и треск кустарника и из-за деревьев появился Марвин. Прекрасный, как Адонис, гибкий, как змея, он подошел к ней, и тотчас же ужас и порыв к побегу уступили в ней место чувству рабского подчинения. Марвин сказал мягко, но с упреком:

— Почему вы убежали? Я рассердился не на вас.

— Я испугалась.

— Напрасно. Не надо бояться. Мои родители позволили мне поступить по-своему. Они всегда позволяют под конец. Теперь вы можете помогать мне в саду. Помогите мне подготовить вашего мужа для посадки. Поможете?

— Да. Да, Марвин.

— Нарезать его на части и понаблюдать, как они созревают?

— Да, Марвин.

— И вы не станете меня сердить?

— Нет, Марвин.

— Наверное, я все же когда-нибудь рассержусь на вас. Я просто не способен сдерживаться. Но потом я буду об этом ужасно сожалеть. Это должно служить вам утешением. Я всегда ужасно сожалею потом. Всегда. Потом.

Они скрылись за углом, и на короткое время над притихшими деревьями и волнистой линией холмов долины воцарилась тишина. Чуть позже в воздух, хлопая крыльями и хрипло крича, взвилась стая грачей и постепенно превратилась в летучие черные тени на фоне ненастного неба.

Кристофер Фаулер Паучий поцелуй