Моногамист

— Да, Лер, есть проблемы, но тебе не стоит переживать, поверь. И сегодня мне снова улетать ночью, так что я побуду с детьми, если ты не против.

— Как я могу быть против? Только я хотела бы вначале поговорить с тобой кое о чём.

В груди у меня разливается леденящий холод:

— О чём? — спрашиваю, и слышу сам, что голос мой лишён той мягкости, с какой я должен был бы общаться со своей женой.

Лера резко поднимает на меня глаза, и в них будто мелькнула какая-то боль, на меня накатывает волна сожалений, но терзаться некогда, потому что у жены действительно был запланирован важный разговор:

— Я решила поменять веру.

— В каком смысле?

— В том смысле, что я хочу стать католичкой и посещать католическую церковь.

— Почему?

— Во-первых, потому что мне не нравится наша церковь, конечно, это всего лишь обряды, но они отвращают человека от Бога и от церкви своими нелепыми законами, требованиями и обычаями, а всё это — всего лишь обычаи. Мне нравятся мессы, мне нравится, что священник понятным языком просто и не затянуто объясняет прихожанам, среди которых есть и дети, очень важные вещи. Мне нравится, что я могу думать и обращаться к Богу в своих мыслях, а не бить поклоны, и стоять часами со свинцовыми ногами, пока идёт служба — нет в этом никакого смысла, кроме как унизить человека, заставить его почувствовать себя ничтожной букашкой в сравнении с божественным. В прошлый раз, я хотела причаститься, и батюшка накричал на меня, что я недостаточно тщательно целую икону, а что если я не могу это делать? Если я не могу целовать стекло, которое до меня поцеловали тысячи чужих ртов? В нашей церкви я думаю не о Боге, не о своих поступках и истинах бытия, а о том, чтобы не сделать что-нибудь не так, но чаще спрашиваю себя «Когда закончится эта пытка?». В итоге, я не хожу в церковь вообще и дети тоже. Во-вторых, — тут она делает многозначительную паузу, — у меня муж католик.

Вот это «у меня муж католик» и было ключевой идеей разговора, но я был так подавлен собственными переживаниями, что не увидел более чем прозрачного намёка.

Да, я католик — отец уступил матери в том, что было главным для неё в вере. В обмен она уступила ему в том, что было важно ему — в языке. Меня и моих сестёр крестили сразу после рождения, отец же сделал именно то, что собиралась сейчас Валерия — он поменял веру, и сделал это, разумеется, до венчания с моей матерью — моя жена знала эту историю. И этот разговор не был даже намёком: фактически мне прямым текстом, но деликатно, сказали — я хочу с тобой обвенчаться, для этого я даже готова принять твою веру. Ясно же, да?

Только не мне в тот момент — я её не услышал. Не понял, что самый близкий и родной мне человек чувствует, что мы отдаляемся, и пытается привязать нас обратно друг к другу так, как может, как умеет.

Вместо этого подумал: «Когда это Валерия стала вдруг такой набожной?» Максимум её религиозности проявлялся в том, что она шептала какие-то молитвы, которым научила её Старенькая бабушка, и то, только тогда, когда дети болели…. Ну и когда я болел, давно. Всё. Ни церквей, ни воскресных служб в нашей семье не было. Ах да! Ещё Лера умывала Лурдес святой водой от сглаза пару раз, когда у той случались истерики. Между прочим, помогало!

— Как хочешь, — отвечаю равнодушно, — раз ты всё для себя решила — меняй. Но, как ты сама сказала — это всего лишь обычаи. Какая разница, как тебя крестили? Ходи в католическую церковь, если хочешь, у тебя ведь на входе не спрашивают религиозный паспорт, в котором указана твоя вера?

В ответ получаю взгляд, полный обречённости. Я понял, что сморозил что-то не то, но не понял, что именно. А она в тот момент распрощалась с идеей нашего венчания раз и навсегда — так она признается мне потом, годы спустя. Много лет спустя. С идеей распрощалась, но веру всё-таки сменила, о чём меня, уехавшего в очередную длительную «командировку» известило сообщение: «Всё, теперь я католичка». «Поздравляю» — был мой ответ.

Sorrow — 1988

В следующий раз я вернулся домой спустя две недели. На этот раз мне повезло, и я даже переночевал дома, потому что Лера спала в детской. Думаю, если бы она знала о моём приезде, точно не уснула бы в кроватке Лурдес, ждала бы меня. Но со мной происходили жуткие вещи, чем больше проходило времени, тем сильнее был мой душевный упадок, я не был способен на близость с женой морально, и обнаружение этого факта привело бы к разговору «по душам», где мне некуда было бы деваться, кроме как сознаться в своих проблемах, а это уже было равносильно потере жены.

Поэтому я просто полночи просидел в детской комнате на полу, глядя на спящих жену и дочерей, потом поцеловал всех троих и ушёл спать в удачно свободное супружеское ложе.

Утром следующего дня меня ждёт Лерин потухший взгляд, и он невыносим. Я начинаю подозревать, что она узнала обо всём из газет, хотя молчание пострадавших для прессы уже стоило моей компании состояния. За деньги люди готовы на всё — даже молчать о своей боли. А для меня сейчас главное — не причинить боль тому, кто для меня дороже всех — моей жене.