Монастырь

– Это Дуйсех, дочь Гвервила и Этне из Аваггди, почтенные родители, медовары. Это Марта, тоже из Аваггди, дочь Лана и Альбофледы, овец держат. Это Гунтевка из Корта, сирота на воспитании у Хлодовальда, кожевника… Рагнира… Инга… Арегунда…

Элла медленно шел вдоль ряда, разглядывая девушек и почти не обращая внимания на бормотание старух. Марта очень ему приглянулась, и он поманил ее пальцем. Девушка сделала шаг вперед, счастливо улыбаясь. Ей было лет пятнадцать; большими василькового цвета глазами она гордо посматривала на своих товарок.

Затем Арегунда, статная и темноволосая, та самая Айя из Стонхилла, совсем не производившая впечатление кривоногой, потом еще одна и еще. Элла тщательно следил за тем, чтобы узоры на передниках выбранных девушек не повторялись.

Какое-то воспоминание мелькнуло в голове у Эллы. Он резко остановился и обернулся, посмотрев на девушку, которую уже миновал. Она была слишком высокой, на добрых полголовы выше Эллы, а он этого не любил. Ее имя он прослушал.

– Как зовут?

– Луайне, – проскрипела старуха с клюкой, – из Талуха. Приемная, на воспитании у…

Элла не дослушал.

– Я раньше видел тебя, девица? – спросил он.

Луайне робко улыбнулась. У нее была длинная, почти до колен, пшеничного цвета коса. Крутые бедра гладкими полукружьями выглядывали из разрезов платья.

– Я видела вас, ваша милость.

– Где?

– В Лонливене. Я прислуживала его светлости Теодрику.

Элла кивнул. Точно. Любимая шлюха его покойного брата и, наверное, стоящая, раз он после стольких лет увез ее с собой в Когар.

– Когда ты видела Теодрика в последний раз?

Луайне шмыгнула носом.

– На Тэлейтском лугу. А потом…

Элла поднял палец, призывая ее к молчанию. Вот уж, действительно, неисповедимы пути господни. Он обернулся к старейшинам.

– Эта тоже.

* * *

Праздник был в самом разгаре. На деревенской площади установили столы на козлах в виде незамкнутого четырехугольника, а вокруг, через каждые пять-шесть шагов – факелы в высоких держателях.

Половина из них уже не горела, но никто не обращал на это никакого внимания. С полдюжины музыкантов, осоловевших от выпитого эля, остервенело дудели в дудки и раздували меха странных инструментов, которые Элла видел впервые: расшитые бисером дубленые желудки животных с множеством мелких деревянных трубочек, издававших звуки, от которых звенело в ушах. Круглая луна заливала Глоу желто-белым светом, огоньки фонарей, облепленные мошкарой, мелькали со всех сторон, а многие из них перемещались по селению, подобно гигантским светлячкам.

Горы посуды высились на столах: огромные деревянные блюда с объедками мяса – свиных ног, тетеревов и перепелов, жареными каштанами, гороховой кашей, пирогами с дичиной, яблоками и зеленым луком, целые круги колбас, сильно приперченных, чтобы вызывать жажду, головы сыра таких размеров, что взрослый мужчина с трудом мог поднять одну; кувшины, кружки и чаши с элем, терпким вином и каким-то местным напитком, который вспыхивал от поднесенной лучины мертвенно-синим огнем, и еще десятки, десятки прочих яств, которые без устали подносили раскрасневшиеся девицы, не забывая при этом получить поцелуй или пьяно взвизгнуть, когда чья-нибудь ладонь излишне ретиво сжимала грудь или слишком высоко поднималась по ноге.

Целая толпа танцоров, нелепо взмахивая руками, отплясывала на лугу вокруг огромного костра, смеясь и крича, а некоторые пары, которым было уж вовсе невтерпеж, сливались в страстных объятьях, не обращая внимания на беззлобные шутки и смешки, раздававшиеся со всех сторон; снопы света лились из домов, хозяева которых позабыли прикрыть двери.

Вокруг Эллы вились человек пять девушек, слегка растрепанных, все в тех же платьях из длинных кусков ткани, никак не скрепленных меж собой и открывающих соблазнительные подробности, и все, как одна – с красными повязками на правой руке.

– Что за… – слегка заплетающимся языком спросил Элла, заметив это странное украшение. С вечера он съел два куска мяса, вернее, проглотил их, мучимый голодом и, не подумав, запил их кубком той самой горящей браги, которая через несколько мгновений полилась по его жилам кипящей лавой и взорвалась в голове тысячью искр.

– Вы их выбрали, сир, – пояснил Меррик. Он тоже был немного пьян. – В этот вечер каждая должна знак носить, чтобы никто не тронул. По обычаю, они все ваши на девять дней, никто даже смотреть не смеет, а потом – как скажете. Эй! – вдруг крикнул он, заметив проходящего мимо Эдвина, и махнул рукой. – Сир… – Меррик громко икнул. – С вашего позволения, я хочу еще раз поднять тост за этого славного юношу, чей сегодняшний выстрел спас вашу жизнь.

– Никогда не пил столько, – пробомотал Эдвин, поднимая кружку.

– За Эдвина, сына славного Гуайре! – гаркнул Меррик и, едва успев сделать глоток, бессильно уронил голову прямо в плошку с кашей.

– Так… – пошатываясь, Элла поднялся со скамьи. – Тут есть место, где я мог бы выспаться?