Монах

— Вернуться к себе? — повторил монах с жестокой и презрительной иронией; и вдруг в нем поднялась ярость: — Что? Для того, чтобы вы рассказали обо мне всем, рассказали как о лицемере, предателе и соблазнителе; чтобы вы представили меня как чудовище жестокости, распутства, вероломства! Нет! Нет! Нет! Я понимаю всю серьезность своей вины, и ваши жалобы будут слишком справедливыми, а моя вина — слишком очевидной. Вы не выйдете отсюда, чтобы рассказать в Мадриде, что я злодей, ибо на моей совести преступления, которые отнимают у меня надежду на милосердие Господа! Несчастная! Вы теперь приговорены, обречены оставаться здесь, со мной, среди этих открытых могил, этих мрачных призраков, этих отвратительных гниющих тел! Да, вы останетесь здесь и будете свидетелем моих мук. Вы увидите, что такое быть добычей ужасов отчаяния и умирать среди богохульства и проклятий! И кому я обязан всеми этими бедами? Кто увлек меня к преступлениям, одно воспоминание о которых вызывает отвращение в моем сердце? Роковая обольстительница, не твоя ли красота? Не твоя ли вина, что я скатился к подлости? Не ты ли сделала из меня клятвопреступника, соблазнителя, убийцу? И даже сейчас, в эту минуту, этот ангельский взгляд не запрещает ли мне верить в милосердие Господа? О! Когда я окажусь перед его судом, одного этого взгляда будет достаточно, чтобы меня приговорить! Вы скажете моему Судье, что вы были счастливы, пока я вас не увидел, что вы были невинны, пока я вас не осквернил! Вы придете со слезами на глазах, мертвенно бледная, поднимете руки, умоляя точно так же, как вы просили пощады, в которой я вам отказал! Увы, я не сомневаюсь больше в своей вечной гибели! Увы, тень вашей матери явилась, чтобы кинуть меня туда, где демоны, пламя, фурии и вечные муки, и именно вы обвините меня, вы станете причиной моей бесконечной агонии, вы, несчастная, вы! Вы!

Он кидал эти слова гремящим голосом, сжав руку Антонии так, что едва не сломал ее, и одновременно топал ногами с яростью, граничащей с безумием.

Думая, что он потерял рассудок, Антония, испуганная, упала на колени. Она протянула к нему руки, умоляя, но голос изменил ей, и она не смогла издать ни звука. Наконец с трудом выдохнула:

— Пощады! Пощады!

— Тихо! — крикнул настоятель куда-то в сторону.

Он бросился на землю. Затем, вскочив, стал с диким видом ходить по склепу взад и вперед. Она, дрожа, издали следила за ним. Ее глаза от ужаса готовы были выскочить из орбит. Казалось, он задумал какую-то страшную месть, и она подумала, что пришел ее последний час. Но она думала о нем хуже, чем он был в действительности. Желания, которые толкнули его на преступление, не оставили следа в его душе, и за все золото Индии он не решился бы снова попытаться овладеть ею. Все его существо восставало против этой мысли, и он готов был на все, что угодно, лишь бы стереть из памяти недавнюю сцену. По мере того как угасала его дьявольская ярость, он почувствовал, что в нем пробивается жалость, и ему захотелось сказать Антонии что-нибудь утешительное, но он не знал, что именно, и продолжал просто смотреть на нее с чувством мрачного оцепенения. Она, оказавшись в такой безвыходной ситуации, так глубоко погрузилась в свое горе, что, казалось, не во власти человека было вывести ее из этого состояния. Что мог он сделать для нее? Из-за него она потеряла душевный покой, ее счастье было непоправимо разрушено, она была отделена от общества живых, и он никогда бы не осмелился вернуть ее обратно. Он понимал, что, если она вернется в мир, совершенное им злодеяние будет раскрыто и ему не удастся избежать наказания; сознание собственных преступлений тяготило его, а смерть представлялась ему ужасней вдвойне. Даже если он возвратит Антонию в мир и сумеет избежать предательства, какая жалкая участь ждет ее! Она не сможет выгодно устроиться, будет вечно нести свой позор и будет обречена на несчастья и одиночество до конца своих дней. При таком выборе он принял решение, гораздо более ужасное для нее, но которое, по крайней мере, гарантировало его безопасность: ее должны были продолжать считать мертвой; он будет держать ее пленницей в этой мрачной тюрьме, где, конечно, будет навещать ее каждый день, приносить ей еду и плакать вместе с ней. Это несправедливо и жестоко, но другого средства помешать Антонии обнародовать ее собственный позор у него не было; если он ее отпустит, он не сможет рассчитывать на ее молчание: он слишком жестоко ее оскорбил, чтобы надеяться на прощение. Впрочем, само ее появление после «смерти» вызовет всеобщее любопытство, и сила ее страданий помешает ей скрыть причину. Итак, он решил окончательно оставить ее пленницей в этом склепе.