Монах

Таким образом, эти шлюзы для Амбросио были закрыты; а поскольку для него было невозможным удовлетворить свои желания где-то на стороне, а привычка стала уже необходимостью, его похотливость стала приближаться к безумию. От его любви к Антонии осталось только грубое влечение, которое навсегда должно исчезнуть после удовлетворения. Он пылал от желания обладать ею, и могильный мрак, одиночество, которое окружало их, сопротивление, с которым ему предстоит столкнуться и которое надо победить, — все обостряло огонь его желаний. Тут он почувствовал, что жизнь понемногу возвращается в тело девушки — биение сердца стало более отчетливым, кровь прилила к щекам, ее губы шевельнулись и внезапно она открыла глаза, еще неподвижная и не совсем освободившаяся от действия сильного наркотика, но сразу же снова их закрыла. Амбросио, прислушиваясь к ее дыханию, не упустил ни одного ее движения; убедившись, что она полностью ожила, он судорожно прижал ее к себе и запечатлел на ее губах долгий поцелуй. Грубости этого действа было достаточно, чтобы окончательно рассеять ту дымку, что еще обволакивала мозг Антонии.

Стянутая повязками, в которые была запелената, она выпрямилась насколько смогла и села, окидывая все вокруг обезумевшим взглядом. Неожиданные предметы, со всех сторон окружающие ее, могли внести только большую сумятицу в ее мысли. Ее заблудившееся воображение напрасно искало что-нибудь, на чем можно было бы остановить взгляд; ее руки оставались связанными; раз или два она качнула головой и еще раз окинула взглядом склеп. Наконец ее глаза остановились на лице настоятеля.

— Где я? — резко спросила она. — Кто меня привел сюда? Где моя мать? Мне кажется, я ее видела! Сон, ужасный сон мне сказал… Но где я, где же я наконец? Я должна уйти, вы не можете держать меня здесь!

Она сделала новую попытку встать, но монах ее удержал:

— Успокойтесь, очаровательная Антония. Вам ничто не угрожает. Положитесь на меня. Почему вы смотрите на меня так пристально? Вы не узнаете меня? Вы не узнаете вашего друга Амбросио?

— Амбросио? Мой друг?.. Ах да, я вспоминаю. Но почему я здесь? И что делаете здесь вы, со мной? О! Флора советовала мне быть осторожнее. Что означают здесь все эти гробы, могилы, скелеты? Я боюсь, Амбросио! Уведите меня! Здесь все напоминает мой ужасный сон: мне казалось, что я была мертвой и лежала в гробу! Добрый Амбросио, уведите меня отсюда! Вы не хотите? О! Не хотите? Не смотрите на меня так, ваши горящие глаза пугают меня! Пощадите меня, отец мой, пощадите меня, ради Бога!

— Зачем эти страхи, Антония? — говорил настоятель, прижимая ее к себе и осыпая ее грудь ласками, которых она тщетно пыталась избежать. — Что же вы пугаетесь меня? Того, кто вас обожает? Какая разница, где вы? Это кладбище для меня — храм любви, эта темнота — только необходимая тень, тайна которой укроет наши радости! Вот о чем думаю я и о чем должна думать моя Антония! Да, обожаемая девочка! Да, в ваших венах загорится огонь, который горит в моих, и вы удвоите мои восторги, разделив их!

Говоря это, он снова начал осыпать ее ласками, в нетерпении предаваясь все более двусмысленным вольностям. Несмотря на все свое неведение, Антония почувствовала опасность. Она вырвалась из рук настоятеля; ее повязки упали, а поскольку другой одежды, кроме савана, у нее не было, она завернулась в него.

— Оставьте меня, отец мой, — закричала она; ее добродетельное негодование сдерживалось ужасом полного одиночества. — Зачем вы привели меня в это место? Один его вид приводит меня в ужас. Уведите меня отсюда, если в вас есть хоть малость жалости и человеколюбия. Позвольте мне вернуться в дом, который я покинула, сама не знаю каким образом! Оставаться здесь еще хоть минуту — я не хочу и не обязана!

Решительный тон, которым она говорила, очень удивил монаха, но никакого другого впечатления, кроме удивления, не произвел. Он взял ее за руку, силой усадил к себе на колени и, глядя на нее с едва сдерживаемым сладострастием, ответил:

— Успокойтесь, Антония, и поймите, что всякое сопротивление напрасно. Я не хочу больше скрывать от вас, какой огонь сжигает меня. Вы умерли для всех, кроме меня, которому вы принадлежите телом и душой; никто не знает, где вы находитесь, вы полностью в моей власти, и всякое ваше сопротивление будет только сильнее раздражать меня. Я должен удовлетворить свои желания, иначе я умру. Но я хочу быть обязанным своим счастьем только вам, моя очаровательная девочка, моя обожаемая Антония! Позвольте мне открыть для вас наслаждения, которых вы еще не знаете, дать вам почувствовать в моих объятиях радости, которые я хочу вкусить в ваших. Нет, эта борьба — ребячество! — воскликнул он, видя, как она отталкивает его ласки и пытается освободиться от его объятий.