Монады

Однако же и здесь, Господи, и здесь, и здесь, и здесь не смог удержаться, чтобы не слукавить. Я вижу по вашим недоуменным, брезгливым и суровеющим лицам, что вы, конечно же, догадались обо всем. Что, конечно же, я не удержался. Ну, не то, чтобы я рвал, кусал и разбрасывал вокруг яркие, сочащееся и радостно кричащие куски женского мяса. Но я протягивал свои худоватые и влажные от волнения дрожащие ручонки к этой толкучке и касался возбужденных отнюдь не эротически, но школьно-общественно, подюбочных телес. О, что это было. Было ли подобное с вами? Конечно же, было. Может быть, не в такой юродивой искажающей форме и потайно-мучительной обстановке. Но вы тоже, естественно, касались молодой противоположнополой мучительно-неиспорченной плоти. Вздрагивали ли вы? Отпрядывали ли вы на безопасное расстояние? Влеклись ли вы расплавляющим магнетизмом опять? Рычали ли вы, кричали ли, кусались ли, бесновались ли вы? Нет, у вас все было точно и достойно. А я вот такой. Но девочки так были возбуждены вполне примитивным и понятным любопытством подглядывания оценок и отметок и страстью продвижения по иерархической лестнице школьного признания, что не чувствовали никаких плотских касаний. Я же влекомый совсем иным, боязливо, бегло и почти бестелесно бегал по их чуть-чуть приобнажившимся телам. Они инстинктивно, не оборачивась, рукой одергивали платьеца, случайно натыкались на мои пальцы, видимо, удивлялись, но не отвлекались на эту малозначимую для них случайность. Некоторые же все-таки оборачивались, и я тут же возводил неестественное-напряженное лицо к потолку, облокотив его на руку, локтем упертую в подрагивающий от ее напряжения краешек парты. Между ног же чувствуя нарастающее и реализующееся во что-то влажное предательское тепло. И что же? А то! Будто сами не знаете? Знаете, знаете, а спрашиваете для пущего издевательства над беззащитным почти чисто-природным, животно-нерефлектирующим существом. Ну, конечно, не совсем животным, но наделенным уже всем грузом социально-нравственных оценок и знанием собственного преступного поведения существа. Знающего, но ничего не могущего поделать с собой. Как полусоциальное подобное существо-собака по возвращению с прогулки, зная как это наказуемо, все же старается улучить момент и грязными отвратительными лапами пробежать по всем чистым покрывалам и простыням всех постелей и диванов. И делает это, несмотря на отличное знание последующих карательных процедур. Ну, что, добавим еще 6 баллов, и еще 3? И в сумме получим уже не 121, а 124. Что и справедливо.

* * *

Но все же вспомним, вспомним, зачем мы здесь собрались. Вовсе не затем, чтобы лясы точить, западая на каждой прельстительно описанной картинке, становясь как бы невольным соучастником сотворяемого в ней действия, хотя и хмуря вроде бы сурово-добродетельные брови. И это вовсе не в укор вам. Это так естественно. Это я знаю по себе. Это же так естественно. Но вспомним, что пообиходовав подобные штучки-дрючки, мы все же разойдемся по разным местам, направлениям, пунктам следования и пребывания. Вы тихо-мирно, умерив стук растревоженного сердца к себе домой, в мастерскую, кабинет ли. А я? А я, как и ведется испокон у нас на Руси, закину по-волчьи голову в серое, словно вязанное грубой, но чудовищно умелой рукой, серый шерстяной, чуть-чуть кисло попахивающий овином, горницей, скотным двором, силосной ямой, молочком для новорожденных теляток и всем таким, носок и завою по-волчьи, заголошу по-бабьи, взреву по-бычьи, захохочу по-кикиморьи и упаду головой в траву, в воду ли, в колодец и в любую синеву, наконец. Ясно дело, при ваших нынешних жалких возможностях и способностях что вы сможете поделать со мной? Разве что попытаться защититься от меня, расчитывая на мою временную расслабленность и меланхолическую погруженность в рассматривание собственных грехов, упущений и незадач. Бог вам в помощь. Но только не попадайтесь мне на пути попозже, когда я полон язвительных и язвящих сил и аннигилирующих энергий. Ой, не хотел бы я оказаться на вашем месте тогда! Хотя, конечно, груз подобного, мной уже порассказанного мог бы раздавить любого и крепковыйного, крепкокостного, облаченного в доспехи социально оправданной нечувствительности. Милицанера, например, с его:

– Се предначертано мне моим служением обществу. Я поставлен здесь, чтобы творить эксклюзивное не положенное никому иному, кроме меня. И судьей мне только коммунальный организм, собранный в горсти субстанциированного историософско-метафизического целеполагания. Попробуй, возьми меня скользкими ручонками быстро-пробегающего времени.

– А как же нам-то это углядеть?

– А никак! Смотрите на меня и по моим движения, управляющим жестам, самой соматике угадывайте не смыслополагание, но просто пространственный вектор предположенного вам движения, через меня явленный. На то мне и палочка дана полосатая. Белая полоска света, возможная для быстрого неослепляющего восприяти – вам. Черная полосочка тайны, укрытого, не поддающегося вашему рациональному пониманию и расшифровки – для меня.

– Непонятно.