Молот и крест

– И как раз в этот момент на одном из утесов закричали. Парень там, его звали Стиг, звал на помощь. Не трубил в рог, а звал на помощь. Как будто дрался с кем-то. Я поднялся по веревке, чтобы посмотреть, что там.

– И что там было?

– Когда я поднялся, ничего. Но Стиг почти в слезах сказал, что на него напал скоффин.

– Скоффин? – переспросил Виглейк. – А это что?

Скальдфинн рассмеялся.

– Тебе следует почаще разговаривать со старухами, Виглейк. Скоффин – это противоположность скуддабальдура. Скуддабальдур – порождение самца-лиса и кошки, а скоффин – кота и лисицы.

– Ну, вот, – продолжал Сигварт, – к этому времени все успокоилось. Поэтому я оставил там Сига, сказал ему, что он придурок, спустился по веревке и приказал всем возвращаться на борт.

– Но когда мы подтащили лодку, женщина исчезла. Мы обыскали берег, я проверил отряд в овраге – те клялись, что с места не сдвинулись и никто тут не проходил. Никто ничего не заметил. В конце концов я так рассердился, что сбросил Стига с утеса: он смеялся. Стиг сломал себе шею и умер. Пришлось платить виру, когда мы вернулись. Но эту женщину я больше не видел – до последнего года. А когда увидел, был слишком занят, чтобы ее расспрашивать.

– Да. Мы знаем, чем ты был занят, – сказал Торвин. – Занятие Бескостного.

– А мы что, христиане, чтобы скулить из-за этого?

– Получается, – сказал Фарман, – что она просто приплыла к берегу. Ты ведь приплыл.

– Ей это пришлось бы делать в одежде, потому что ее одежда тоже исчезла. И не просто к берегу. Долго плыть. Сначала в темное море, чтобы обогнуть утесы. Потому что на берегу ее не было, в этом я уверен.

– Фыркающий морж. Скоффин. Женщина, которая исчезает и возникает с ребенком, – размышлял Фарман. – Все это можно объяснить. Но объяснений может быть несколько.

– Вы думаете, он не мой сын, – вызывающе сказал Сигварт. – Вы думаете, он сын одного из ваших богов. Вот что я скажу вам: я никаких богов не почитаю, кроме Ран, богини, живущей в глубине моря. К ней уходят утонувшие моряки. И эти другие миры, о которых вы говорите, видения, которыми вы хвастаете. Я слышал, что о них говорят в лагере, слышал о вашем Пути. Я думаю, это все от выпивки и дурной пищи, и болтовня одного заражает другого, пока все не говорят о видениях, чтобы не отстать от остальных. В этом не больше смысла, чем в скоффине. Парень – мой сын. Он похож на меня. Он действует, как я – когда я был молод.

– Он действует как человек, – рявкнул Торвин, – а ты – как зверь в течке. Говорю тебе, хоть ты много лет прожил без сожалений и наказания, но таким, как ты, уготована злая участь. Наш поэт рассказал, что видел в аду, в мире Хела:

Я видел, как многие там стонут в муках,
Бредут в страданиях путями Хела.
Красное течет с их изувеченных лиц,
Они наказаны за боль женщин.

Сигварт вскочил, положил руку на рукоять меча.

– А я вам напомню стихотворение получше. Скальд Бескостного сочинил его в прошлом году о смерти Рагнара:

Мы бьем мечом. И скажу вам:
Правильно, когда соперник встречает соперника мечом.
Не уклоняться от борьбы. Настоящий воин
Добывает женщин в бою, путем дренгира.

– Вот это настоящая поэзия для воинов. Для тех, кто понимает, что такое жизнь и что такое смерть. Для такого всегда найдется место в залах Отина, сколько бы женщин он ни заставил плакать. Поэзия для викингов. Не для сопляков.

В наступившем молчании Фарман спокойно сказал:

– Ну что ж, Сигварт. Мы благодарим тебя за твой рассказ. Мы помним, что ты ярл и член нашего совета. А ты помни, что теперь ты живешь законами Пути, что бы ты ни думал о наших верованиях.

Он снял ограждение и выпустил Сигварта. Ярл ушел, а жрецы принялись негромко разговаривать.

* * *

Шеф-который-не-Шеф знает, что тьма вокруг него не прорезалась лучом света уже двести лет. Первое время каменное помещение и почва вокруг освещались фосфоресценцией разложения, видна была молчаливая возня червей, которые поглощали тела, глаза, печень, плоть и костный мозг всех, кто лежит здесь. Но теперь черви уже ушли, трупы превратились в груды сухих костей, твердых и неподвижных, как точильный камень, который лежит под его собственной лишенной плоти рукой. Теперь эти кости лишены своей жизни, они принадлежат ему, так же бесспорно, как ящики и сундуки у его ног и под креслом, как само это кресло – массивное высокое деревянное сидение, на которое он уселся семь поколений назад – чтобы сидеть вечно. Кресло под землей прогнило вместе со своим владельцем, они слились друг с другом. Но фигура по-прежнему сидит неподвижно, пустые глазницы смотрят в землю и за нее.