Молот и крест

Спешка и торопливость. Его торопят. Но он должен увидеть эту последнюю сцену. Темно, луна светит сквозь разорванные облака. Много мертвецов лежит на поле, их щиты разбиты, сердца пронзены. Эоден и Хаген лежат в смертном объятии, каждый стал проклятием другого. Но по полю движется кто-то живой. Это Хильда, женщина, потерявшая сразу и своего похитителя-мужа, и отца. Она проходит меж трупов, поет песню – galdorleoth, этой песне ее научила нянька-финка. И трупы начинают шевелиться. Поднимаются. Смотрят друг на друга в лунном свете. Поднимают оружие и снова начинают сражаться. Хильда кричит в гневе и отчаянии, но отец и возлюбленный не обращают на нее внимания, снова встают друг перед другом, начинают рубиться, бить расколотыми щитами. И так будет до Судного дня, знает Шеф, на берегу Хой на далеких Оркнейских островах. Потому что это Вечная Битва.

* * *

Давление растет, и он просыпается, вздрогнув. Хунд давит ему пальцем под левым ухом, чтобы разбудить неслышно. Вокруг тихая ночь, прерываемая только движениями и кашлем сотен спящих в своих палатках и убежищах. Спит армия Бургреда. Шум пирушки в большом шатре наконец стих. Бросив взгляд на луну, Шеф видит, что уже полночь. Пора начинать.

Встав со своих мест, шестеро освобожденных рабов, которых Шеф привел с собой, во главе с Квиккой, волынщиком из Кроуленда, молча направились к тележке, стоящей в нескольких ярдах. Столпились вокруг нее, взялись за ручки и покатили. И сразу несмазанные колеса заскрипели, вызывая многочисленные проклятия. Группа не обращала на это внимания, упрямо продолжала двигаться. Шеф, по-прежнему на костылях, но уже без палок и повязок, шел за ними в тридцати шагах. Хунд посмотрел им вслед, потом скользнул в лунном свете на край лагеря, к ожидающим лошадям.

Когда тележка приблизилась к большому шатру, навстречу выступил тан из королевской охраны. Шеф слышал, как он прикрикнул на рабов, послышался удар древком копья по плечу. Жалобы, объяснения. Тан подошел поближе, чтобы посмотреть, что в тележке, но вонь заставила его отступить, подавившись и маша рукой, чтобы они побыстрее проходили. Шеф скользнул за его спиной в паутину распорных веревок. Отсюда он видел тана, видел Квикку, который продолжал свою упрямую жалобу: – Очистить ямы немедленно, сказали. Дворецкий сказал, что не хочет, чтобы мы вывозили дерьмо днем. Никакого дерьма, чтобы не потревожить леди. Мы сами не хотим, господин, мы скорее легли бы спать, но если мы этого не сделаем, утром пострадают наши шкуры; дворецкий мне сказал, что уж с меня-то он шкуру снимет.

Невозможно было не узнать жалобы раба. Говоря, Квикка продолжал толкать тележку вперед, стараясь, чтобы запах человеческого дерьма как можно крепче ударил тану в ноздри. Тан сдался и ушел, все еще маша рукой перед носом.

Поэтам трудно было бы рассказать эту историю, подумал Шеф. Ни один поэт не найдет места для такого, как Квикка. Но без него план никогда бы не сработал. Рабы, фримены и воины не похожи друг на друга, они и говорят, и ходят по-разному. Ни один тан не усомнится, что Квикка – раб, выполняющий поручение. Неужели вражеский воин может быть таким маленьким?

Группа добралась до дверей женской уборной, за большим, в четверть акра, шатром. Перед ней стоял постоянный стражник, один из телохранителей Бургреда, ростом в шесть футов и полностью вооруженный, от шлема до сапог с шипами. Со своего места в тени Шеф внимательно наблюдал. Он знал, что Квикка перекрыл своей тележкой поле зрения, но все равно кто-то может заметить.

Группа окружила стражника, напирала на него, почтительно, но с решительностью, его хватали за рукава, стараясь объяснить. Хватали за рукава, хватали за руки, пригибали, тощая рука устремилась к его горлу. Мгновенный рывок, сдавленный полувскрик. Поток черной крови в лунном свете: это Квикка одним ударом острого, как бритва, ножа перерезал вену, артерию, дыхательное горло и перерубил позвоночник.

Стражник начал падать вперед, но его подхватили шесть пар рук и сунули в тележку. Шеф подбежал к ним и схватил шлем, копье и щит. Через мгновение он уже стоял на лунном свете, нетерпеливым взмахом приказывая тележке с дерьмом проезжать. Теперь для глаза любого наблюдателя все обстояло нормально: вооруженный воин шести футов ростом подгоняет рабочих-гномов. Команда Квикки раскрыла дверь и прошла в уборную с лопатами и ведрами, а Шеф остался стоять на виду. Потом отошел в тень, словно для того, чтобы внимательнее следить за рабами.

Еще мгновение, и он за дверью, и Годива в его объятиях, обнаженная под своей ночной сорочкой.

– Я не могла забрать одежду, – прошептала она. – Он закрывает ее на ночь. И Альфгар – Альфгар выпил напиток. Но Вульфгар тоже в нашей палатке, а он не стал пить эль, потому что сегодня пост. Он видел, как я вышла. И может поднять шум, если я не вернусь.

Хорошо, подумал Шеф, мозг его оставался холодным, как лед, несмотря на тепло женщины в руках. Теперь то, что я собираюсь сделать, покажется ей естественным. Тем меньше придется объяснять. Может, она так и не поймет, что я пришел не за нею.