Молот и крест

Она больше не была красавицей, как раньше. Остальные женщины, она знала, заметили это, говорили между собой о том, что с ней случилось, говорили со злорадством о падении фаворитки. Но причины они не знали. Они должны знать, что Альфгар бьет ее, бьет все с большей яростью и безумием, бьет розгами по голому телу, пока кровь не выступает и ночная рубашка по утрам присыхает к телу. Даже в бревенчатом дворце Тамворта, столицы Бургреда, шум доносится через дощатые стены. А в палатках, где король проводит лето, в лагере...

Но хоть они слышат и знают, никто ей не поможет. На следующий день после избиения мужчины скрывают усмешки; женщины разговаривают с ней утешающе. Все считают, что так устроен мир, хотя и гадают, чем она могла так не угодить своему мужу.

Никто из них – кроме Вульфгара, которому все равно, – не знал, какое отчаяние отхватывает ее, когда она думает о том грехе, который совершают они с Альфгаром каждый раз, как лежат вместе, грехе кровосмешения, который навсегда покрывает позором их души и тела. И никто не знает, что она еще и убийца. Дважды за зиму чувствовала она, как рождается в ней жизнь, хотя никогда – слава Богу – не чувствовал ее движения. Иначе у нее не хватило бы сил идти в лес, находить нужные травы, пить горькое лекарство, которое она делала сама и которое убивало дитя в ее чреве.

Но даже не это делало ее лицо изможденным, а походку сутулой, как у старухи. Она хранила в памяти испытанную радость. То жаркое утро в лесу, листва над головой, теплая кожа и горячая плоть в ее руках, чувство раскрепощенности и свободы.

Час, всего час это продолжалось. Но это воспоминание затмевало все остальное в ее короткой жизни. Как странно он выглядел, когда она увидела его снова. Один глаз, свирепое лицо, выражение затаенной боли. И тот момент, когда он отдавал ее...

Годива еще ниже опустила взгляд, пробегая открытое пространство перед палаткой; теперь тут толпились личные телохранители Бургреда, а также офицеры и вестники армии Мерсии, которая по приказу короля движется к Норфолку. Пробежала мимо группы, лениво слушающей бродячего слепого менестреля и его слугу. Не особенно прислушиваясь, поняла, что слушают легенду о Сигмунде, убийце дракона; она слышала ее раньше в доме отца.

Шеф смотрел на нее со странным холодком в сердце. Хорошо, она здесь, в лагере, вместе со своим мужем. Очень хорошо: она совершенно не узнала его, хотя прошла всего в шести футах. Плохо, что выглядит она такой больной и слабой. Но еще хуже, что его сердце не дрогнуло, когда он увидел ее; а ведь оно всегда вздрагивало раньше при ее виде с тех пор, как он понял, что она женщина. Чего-то в нем не хватает. Не глаза. Чего-то в сердце.

Шеф отбросил эту мысль, заканчивая песню, и Хунд, его слуга, быстро пошел по кругу, протянув сумку. Слушающие воины подталкивали маленького лекаря от одного к другому, но добродушно. В сумке появился хлеб, кусок сыра, половина яблока – что у них было с собой. Конечно, не так нужно работать. Разумно дождаться вечера, подойти к господину после ужина и попросить разрешения развлечь общество. Тогда есть возможность получить хорошую пищу, постель на ночь, может, даже немного денег или сумку, полную продуктов, на завтрак.

Но их неумелость способствовала маскировке. Шеф знал, что не может сойти за профессионального менестреля. Напротив, он хотел походить на те обломки войны, что разбросаны по всей Англии: младший сын, искалеченный в бою, выброшенный господином, отверженный из-за бесполезности собственной семьей, а теперь старающийся спастись от голода песнями о славе. Искусство Хунда помогало всем читать историю Шефа у него на теле. Вначале Хунд тщательно и артистично изобразил на лице Шефа большой шрам, след удара топором или мечом прямо через глаз. Потом перевязал фальшивый шрам грязными тряпками, как делают английские армейские лекари, так что только края шрама позволяли догадаться, что там внутри. Потом он привязал под брюками к ноге Шефа палку, так что тот не мог согнуть колено; и наконец, как заключительный момент пытки, привязал ему к спине металлический прут, так что Шеф вообще с трудом поворачивался.

– Ты потерял защиту, – сказал Хунд. – Викинг ударил тебя по лицу. Ты упал и получил удар топором в спину, который задел позвоночник. Теперь ноги твои волочатся, и ты ходишь на костылях. Такова твоя история.

Но никто и не спрашивал у Шефа его историю. Ни один опытный воин в этом не нуждался. И еще по одной причине мерсийцы не расспрашивали калеку и его жалкого слугу. Они все боялись. Каждый воин знал, что в любой день такой же может стать и его судьба. Короли и лорды могут содержать немногих калек-пенсионеров, как знак своей щедрости или из-за каких-то семейных чувств. Но благодарность и забота – слишком дорогая роскошь для страны, охваченной войной.