Молодые львы

Майкл думал обо всех женщинах, которые ни в чем не отказали бы ему, но с которыми он по той или иной причине избежал близости. Элен, высокая, светловолосая, десять лет назад, в ресторане, когда ее муж отлучился за сигарой, многозначительно коснулась своим коленом ноги Майкла и прошептала несколько слов, не оставлявших сомнения в ее намерениях. Но ее муж в колледже был лучшим другом Майкла, и Майкл из благородства сделал вид, что не понял намека. Сейчас он вспоминал статное, полное тело жены своего друга и не находил себе места под одеялом. А Флоренс, которая пришла к нему с письмом от матери, потому что хотела стать актрисой. Флоренс, такая юная, такая наивная. Майкл узнал, что она еще девственница, и из сентиментальности дал задний ход, посчитав, что девственница не должна походя отдаваться мужчине, который не любит ее и никогда не полюбит. Он вспоминал стройную, чуть неловкую девушку из своего родного городка, и ему хотелось вцепиться зубами в вещмешок, чтобы не взвыть от тоски.

И была еще балерина, жена пианиста, которая, прикинувшись пьяной, плюхнулась Майклу на колени на вечеринке на Двадцать третьей улице, но он тогда был очень увлечен учительницей из Нью-Рошелла. Он вспомнил девушку из Луизианы, у нее было трое здоровяков братьев, которых Майкл боялся… Ему припомнилась женщина, которая в зимний вечер в Виллидже, на Одиннадцатой улице, бросила на него откровенно приглашающий взгляд; потом в памяти всплыла молодая медсестра с потрясающими бедрами из больницы в Галифаксе, куда попал с переломом ноги его брат, и…

Майкл думал о белоснежной плоти, которая была ему предложена и была отвергнута им, и скрипел зубами под мокрым брезентом, проклиная глупейшую разборчивость давно ушедших дней. Каким же он был самодовольным кретином!

А ведь были еще такие женщины, с которыми он переспал, а потом бросил… Кэтрин, Рашель, Фет, Элизабет… Это долгие часы наслаждения, которого он себя лишил. Майкл горестно стонал и в бессильной злобе мял руками вещмешок.

Однако, утешил он себя, отвергал-то он далеко не всех. Более того, свое расположение он выказывал очень многим. И теперь Майкл радовался, что раньше нисколько не стыдился того, что у него много женщин; во всяком случае, этот аргумент его никогда не останавливал.

И все же, думал он, и все же, если удастся вернуться, без перемен не обойтись. Та страница жизни перевернута. Теперь он мечтал о спокойствии, упорядоченности, верности выбранной им женщине. Маргарет. Давно он избегал мыслей о Маргарет. А вот теперь, в этой сырой норе, под градом падающей с неба шрапнели, он не мог не вспомнить о ней. «Завтра же, – решил Майкл, – я ей напишу. И плевать мне на то, с кем она сейчас, что делает. Когда я вернусь, мы должны пожениться». Майкл без труда убедил себя в том, что Маргарет по первому его зову вернется к нему, выйдет за него замуж и они заживут вместе в залитой солнцем квартире в Нижнем Манхэттене, у них появятся дети, он будет работать от зари до зари, перестанет попусту растрачивать свою жизнь. Может, уйдет из театра. В театре он многого не добился – пока, во всяком случае, не добился. Так не податься ли в политику? Возможно, в этом его призвание. Почему бы, черт возьми, в конце концов не сделать что-то полезное, полезное для себя, для тех бедолаг, что умирают сегодня на переднем крае, для стариков и старух, лежащих на соломе на каменном полу церкви в Кане, для отчаявшегося канадца, для усатого капитана, который, вышагивая следом за волынщиком, проорал: «Прекрасный денек, не так ли?», для маленькой девочки, которая просила сардин… Возможно, он еще поживет в мире, где смерть уже не будет играть главную роль, в мире, где людям не придется жить среди множащихся могил, в мире, которым не будет править сержант похоронной службы.

Но если хочешь, чтобы потом к тебе прислушивались, право это надобно заработать уже сейчас. Нельзя всю войну просидеть за баранкой джипа полковника Управления гражданской администрации. Право говорить получат только те, кто вернется с переднего края, на своей шкуре испытав все ужасы войны. Только они заплатят за это право и будут знать, что отныне и до скончания их дней оно останется за ними…

Завтра надо попросить Павона о переводе, засыпая, подумал Майкл, надо обязательно попросить. И завтра же надо написать письмо Маргарет, она должна знать, она должна готовиться…

Зенитки замолчали, самолеты легли на обратный курс, к немецким позициям. Майкл сдвинул вещмешок с груди, убрал каску с нижней части живота. Господи, думал он, Господи, когда же это кончится?

И тут же под брезент сунулся часовой, на место которого заступал Майкл, и дернул его за ногу:

– Поднимайся, Уайтэкр. Пора на прогулку.