Молодые львы

В последнем письме ты написала, что хотела бы назвать нашего ребенка, если родится мальчик, в честь моего отца. Пожалуйста, не делай этого. Я не самого высокого мнения о своем отце и всю жизнь старался держаться от него подальше, хотя человеком он был, безусловно, неординарным. Если хочешь, назови нашего малыша Джонатаном, в честь своего отца. Я его немного побаиваюсь, но с того самого рождественского утра в Вермонте питаю к нему самые теплые чувства.

О тебе я не беспокоюсь. Я знаю, у тебя все будет хорошо. Не беспокойся и ты обо мне. Теперь со мной ничего не случится.

Люблю тебя,

Ной.

P.S. Сегодня вечером, перед обедом, я сочинил стихотворение. Первое в своей жизни. Запоздалая реакция на штурм укрепленной позиции. Вот оно. Никому не показывай. Мне стыдно.

Бойся смятения сердца,
Сердце не для войны.
Бойся тихого стука
В медные двери судьбы.

Это первая строфа. Сегодня напишу еще две и отошлю тебе. Пиши мне, родная, пиши, пиши, пиши…»

Ной аккуратно сложил письмо, поднялся с кровати и положил его в карман кителя. Выключив свет, он забрался под теплые простыни.

В эту ночь снаряды на Дувр не падали. В начале второго завыли сирены, отреагировав на немецкие самолеты, возвращавшиеся после бомбежки Лондона. Пролетели они в десяти милях к западу. Зенитки не стреляли.

Шагая по улице, Ной потрогал карман, в котором лежало письмо. Он надеялся найти в Дувре американскую военную часть, где цензор мог бы просмотреть его письмо. Всякий раз, когда он писал Хоуп, Ноя передергивало при мысли о том, что это письмо должен прочесть кто-то из офицеров его роты, которых он, мягко говоря, не любил.

Солнце уже поднялось, пробиваясь сквозь дымку тумана, освещая вплывающие в утро улицы. Ной прошел мимо тщательно расчищенных фундаментов. До рокового артналета здесь стояло четыре дома. «Наконец-то, – подумал Ной, шагая мимо руин, – я попал в воюющий город».

Ла-Манш лежал перед ним, серый и холодный. Франции не было видно, так как над водой завис туман. Три английских торпедных катера, маленькие, юркие, держали курс к бетонным причалам. Ночь они провели в море, на бешеной скорости проносясь вдоль вражеского побережья, вздымая фонтаны белой, сверкающей в лучах прожекторов пены, уворачиваясь от трассирующих пуль, посылая торпеды, подводные взрывы которых поднимали столбы воды на добрые триста футов. Теперь же они грациозно скользили по воде в солнечных лучах воскресного утра, игрушечные, праздничные – прямо-таки прогулочные катера на летнем курорте.

Воюющий город, мысленно повторил Ной.

В конце улицы высился бронзовый монумент, потемневший, иссеченный ветрами. Надпись гласила, что монумент воздвигли в честь английских солдат, которые в 1914–1918 годах прошли здесь, чтобы сесть на корабли и уплыть во Францию.

Тот же путь, подумал Ной, они проделали в тридцать девятом, а в сороковом – обратный, из Дюнкерка. Какой монумент увидит здесь солдат двадцать лет спустя? Какие сражения придут ему на ум?

Ной зашагал дальше. Весь город в это утро принадлежал ему. Дорога взбиралась на знаменитые обрывы, шла через привольные, продуваемые ветрами луга, напоминавшими Ною – впрочем, как и почти вся Англия – парк, который поддерживается в идеальном состоянии трудолюбивым, заботливым, хотя и не обладающим богатым воображением садовником.

Шел Ной быстро, размахивая руками. Без винтовки, без вещевого мешка, без каски, котелка и фляги, без штыка в ножнах ходьба не требовала никаких усилий, превратилась в радостное и приятное занятие, которому в зимнее воскресное утро и следует посвятить себя молодому, здоровому мужчине.