Молодые львы

Когда Ной достиг вершины обрыва, туман полностью рассеялся и под солнечными лучами засверкала гладь Ла-Манша, мирная, голубая, простирающаяся до самой Франции. Вдалеке высились над водой утесы Кале. Ной остановился, всмотрелся в противоположный берег. Он почти убедил себя в том, что видит грузовик, медленно ползущий в гору мимо церкви с островерхим шпилем, устремленным в небо. Должно быть, это армейский грузовик, возможно, с немецкими солдатами. Наверное, они едут в церковь, к десятичасовой мессе. Странное чувство охватило Ноя. Вот он стоит, смотрит на вражескую территорию, пусть отделенную от него полосой воды, и знает, что с другого берега его можно без труда разглядеть в бинокль. Расстояние гарантировало хрупкое, похожее на сон перемирие. Ной-то уже свыкся с мыслью, что на войне, увидев врага, нужно немедленно его убить – или он убьет тебя. Здесь же между враждующими сторонами возвели искусственный барьер, предоставив им возможность наблюдать друг за другом. И это взаимное лицезрение только мешало, вызывало беспокойство, неудовлетворенность. Увидев, как живет враг, труднее заставить себя его убить, подумал Ной.

Он стоял над обрывом, глядя на открытое его взору загадочное побережье Европы. Город Кале, с его причалами, шпилями церквей и ратуши, крышами домов, голыми деревьями, сонно застыл в тишине воскресного утра, как и город Дувр, лежащий у ног Ноя. Как жаль, что сейчас рядом с ним нет Роджера. Роджер нашел бы нужные слова, рассказал бы что-нибудь очень интересное и важное об этих неразрывно связанных друг с другом городах, этих близнецах, шагающих из века в век, из эпохи в эпоху и в зависимости от ситуации обменивающихся рыболовными шхунами, туристами, послами, солдатами, пиратами, снарядами и бомбами. Как грустно, что Роджера послали на Филиппины умирать среди пальм и джунглей. Если уж судьба уготовила Роджеру смерть на войне, причитающуюся ему пулю он должен был получить при высадке на побережье Франции, которую он так любил. Или на въезде в маленькую деревушку под Парижем, в которой он до войны как-то пил вино… А если не во Франции, то в Италии, сражаясь за рыбацкую деревушку, которую Роджер проезжал в 1936 году по пути из Рима в Неаполь, чтобы, умирая, он узнал церковь, здание муниципалитета, лицо девушки… Выходит, подумал Ной, смерть не для всех одинакова, она имеет особые, только ей свойственные уровни справедливости. По этому параметру Роджер набрал минимум баллов.

Ты умеешь веселиться и любить.
Можешь даже леденцами угостить.
Ну а как же с деньгами, дружок?
Если есть, то ложись под бочок.

«После войны, – решил Ной, – мы с Хоуп обязательно приедем сюда. Я скажу ей: “Я стоял здесь, в этом самом месте, было очень тихо, а передо мной лежала Франция, и выглядела она точно так же, как и сейчас. Даже сегодня я не могу сказать, что побудило меня поехать в Дувр в свой последний перед боями отпуск. Не могу сказать… может, любопытство, может, желание почувствовать дыхание настоящей войны. Ведь Дувр уже воевал, по-настоящему воевал. Наверное, мне хотелось посмотреть на то место, где находился враг… Мне много рассказывали о немцах, о том, как они сражаются, какое у них вооружение, какие они творят злодеяния… Вот я и хотел хоть раз увидеть территорию, которую они занимали в тот момент. К тому же Дувр периодически обстреливали, а я никогда не слышал посвиста снаряда, выпущенного по врагу…”

Нет, – решил Ной, – о войне мы говорить не будем. Погуляем рука об руку в теплый летний день, посидим рядышком на скошенной траве, полюбуемся проливом, и я скажу: “Ты только посмотри, отсюда виден шпиль церкви во Франции. Ну до чего же прекрасный выдался денек…”»

Разрыв снаряда вспорол тишину. Ной повернулся к гавани. Клуб дыма, маленький, игрушечный, неторопливо поднимался к небу в том месте, где снаряд угодил в какой-то склад. Еще один взрыв, еще. Дымовые цветы расцвели в разных частях города. Где-то, круша крышу, повалилась труба, но до Ноя не долетело ни звука. Прогремело семь раз, и вновь воцарилась тишина. Город без промедления погрузился в прерванный воскресный сон.

Немцы по другую сторону Ла-Манша, утолив злобу демонстрацией боевой мощи, чистили орудия и ждали ответа.

Но английские пушки молчали. Клубы дыма и пыли на месте разрывов рассеялись, и пять минут спустя с трудом верилось, что город и в это утро подвергся артобстрелу.

Медленно, стараясь зафиксировать в памяти вид и звук разрывов, Ной двинулся в обратный путь, спускаясь вниз, к городу. Зачем стреляли, он понять не мог. Бесцельным огнем немцы напомнили ему капризного мальчугана. Хочу – копаюсь в песочнице, хочу – бросаю камни. Неужели это и есть война, думал он, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на крутом склоне. Неужели именно так она выглядит?