Молодые люди

Тут только Алеша увидел, что Лида, присев на корточки, возится в глубине комнаты над лежащим на полу без движения Медведевым. Ванюшка, суетясь, подавала ей воду в стакане. Алеша кинулся к ним в испуге, но тут же и успокоился: Володя уже приходил в себя, ворочал головой, противясь Лиде, мокрым платком смачивавшей ему виски и лоб…

— А ну, давайте… перенесем его на кровать. Живо! — распорядился Алеша и тут же принялся за дело.

В эти несколько минут он совсем забыл о Витьке, а когда вспомнил, того уже не оказалось в комнате.

Вскоре вернулся Самохин, приведя с собой Анастасию Степановну. Старая воспитательница удрученно молчала, то присаживаясь к столу, то перебираясь к раскрытому окошку. Осколки зеркальца трещали под ее шагами, и она вздрагивала от этих звуков, стараясь ступать мягче, на носочках.

— Самое худшее, что только можно было ожидать, — наконец-то сказала она и машинально стала собирать разбросанные по столу остатки Витькиных денег. — Ах, мальчики, мальчики… Недоглядели, погубили товарища…

Юра и Ваня поспешно приводили комнату в порядок, расставляли по местам мебель. А Лида заметала с пола в железный совок тяжело, с тупым звоном шуршащие осколки зеркальца. К одной только постели Глушкова никто не притронулся: на ней поверх заправленного ворсистого коричневого одеяла по-прежнему валялись брусок сыра, отрезок копченой колбасы, пустая бутылка из-под водки.

— Ну, что ж теперь… — томилась старушка воспитательница. — Теперь уже… — Она набрала полную грудь воздуха и, долго сдерживая его за раздувшимися щеками, стала потихоньку выпускать сквозь сомкнутые губы. — Теперь уже нечего больше делать — в милицию надо. Теперь — все… А где же Королев?

Алеша объяснил, где сейчас Вадик: праздник на улицах продолжается, и он, конечно, разъезжает по площадям со своими бригадами самодеятельных артистов.

— Он один среди нас с добрым сердцем.

— Ну что вы, ей-богу, Анастасия Степановна! — не выдержал, застонал на своей кровати Володя Медведев. — Даже и сейчас вы оправдываете своего Глушкова, убиваетесь по нем… Честное слово, зло берет.

— Да, да! — поспешно откликнулась на это старушка. — Теперь уж ничего нельзя сделать, теперь он конченый человек… Кто пойдет в милицию?

— Я пойду, — вызвался Самохин.

А по всему городу по-прежнему звучали песни, играли оркестры музыки, и чистое, празднично усеянное звездами небо простиралось над весенней землей…

Витька Глушков долго бродил по улицам. Кто-то помог ему высвободить связанные ремнем руки. Чужой праздник оглушал его. Чужая радость угнетала его. Куда ему было теперь податься? В карманах ни копейки, и даже рюкзак с вещами остался там, под кроватью… Он сам не заметил, как очутился на Суворовской. Конечно, Кати и теперь нет дома. Она где-нибудь там, где смеются, пляшут, веселятся… Конечно, она там…

Вдруг почувствовав такую усталость, что колени сами собой стали подгибаться, Глушков опустился на каменные, выщербленные под ударами стольких ног ступени крыльца.

Что ему было делать? Даже и в том случае, если бы рюкзак был с ним и деньги оставались у него в кармане, все равно бежать было бессмысленно: мильтоны, конечно, уже предупреждены и дожидаются его на вокзале.

Он сидел на ступеньке, приклонившись головой к стене дома, и незаметно задремал. Иной раз слышал он, как отщелкивали по ступенькам чьи-то шаги, — люди спускались или поднимались мимо него на крыльцо. Однажды группа молодых ребят и девчат задержалась подле, они совещались, гадали, что с ним, — пришли к выводу, что паренек ради праздника хватил лишнего, и разошлись со смехом. Потом явственно прозвучало его имя.

— Виктор?.. Вы?.. Да что с вами?

Он вскочил, прикрывая рукой разодранный в борьбе ворот блузы.

— Что?.. Нет, ничего… То есть вас долго дожидался и нечаянно… вот… задремал…

Катя и Рая, возвратившиеся с праздника домой, стояли перед ним. Они с удивлением оглядывали его самого и рваную, грязную его одежду.

— Нет, с вами, конечно, что-то случилось, — поняла Катя и, решительным движением подтолкнув подружку в спину, приказав ей немедленно идти домой, сама осталась с Глушковым, отвела его в сторону, настойчиво и ласково допытывалась у него всей правды: — Признавайтесь, Виктор, откуда вы вдруг… в таком виде?

— Да это я… На сверхурочной работе я был. И прямо с работы сюда.

— Неправда. Сразу видно, что неправда.

— Пришел проститься.

— Как проститься? Почему проститься?

— Да так… Не увидимся больше. Вот почему… Нынче ночью уезжаю. Так уж получилось. И я прямо с работы сюда, переодеться даже некогда было. — Обеими своими здоровенными ладонями он охватил и бережно сжал ее тоненькую кисть. — Домой меня вызывают. Срочно. На прежний завод.

Некоторое время она всматривалась в него молча, с недоверием. Потом спросила, почему он не показывался столько времени. Кажется, о нем недели три не было ни слуху ни духу.

Он в уме подсчитал, сколько дней провел под арестом на принудиловке и сколько потом был занят приготовлениями к бегству, и сказал:

— Тринадцать!

— Что тринадцать?