Молодые люди

Толя движением руки просил не мешать ему, но в этот же миг выискивал взглядом, кто прокричал это «верно». Возле самого окна вскочила тогда с места студентка и, размахивая шарфиком в руке, заговорила быстро, точно боялась, как бы ее не усадили насильно и не заставили умолкнуть:

— Верно!.. Я сама слышала… А в кинотеатрах во время фестиваля французского киноискусства что было?.. Шел фильм по Стендалю «Красное и черное»… Так когда Жюльен Сорель оставался наедине с мадам де Реналь… кто-то свистел, топал, ржал… кажется, вся публика съежилась под этими звуками, не знала, куда глаза девать от стыда…

Потом она села, беспокойно водя головой в разные стороны.

— Бывает, — продолжал Толя, — вваливается компания загулявших ребят в автобус или в троллейбус… Да не столько пьяная, сколько притворяющаяся буйной. Беспокоят пассажиров, орут песни во всю глотку, на замечания возмущенной публики отвечают оскорблениями и бранью…

— Да ну!.. Развел симфонию!.. А при чем тут мы, наши экзамены, годовой итог? — это уже не выдержал, заныл-таки своим тонким, свистящим голосом Миша Голубов, Рыжий брат.

— А тебе все еще не ясно?

Миша Голубов сидел в первом ряду. Толя Скворцов спустился к нему с помоста.

— Не ясно?.. Нет?

И как раз в этот миг Ивановский выбрался из верхних рядов амфитеатра и медленно отсчитывал вниз ступеньки лестницы в проходе.

— Если, Мишенька, ты в самом деле не понимаешь, я специально для тебя сделаю маленькое разъяснение…

А уже Ивановский спустился по всей лестнице и остановился в двух шагах от Толи. Заложив руки в карманы свежеотутюженных брюк, легонько покачиваясь с носков на каблуки роскошных рыжих сандалий с узорными дырочками и простроченными рантами, он улыбался с выжидательной язвительностью.

— А при чем тут?.. — Миша Голубов обращался уже не к Толе, а ко всей аудитории. — Разные примеры… Какое нам до этого… В самом-то деле!.. — поглядывал он налево и направо в поисках сочувствия и поддержки. — Закрутил тоже волынку, ищет рыжих… Нету тебе тут никаких рыжих! — решительно заявил под взрыв хохота Рыжий брат.

Толя прошелся вдоль первого, подковой вогнутого, ряда скамей, вернулся обратно. Дважды пришлось ему слегка поворачиваться боком, чтобы обойти Ивановского. Когда смех прекратился и снова улеглась тишина, он спросил:

— Можем ли мы сказать уверенно, что среди хулиганствующих в общественных местах никогда не бывает нашего брата студента? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Слушай, Миша, только, пожалуйста, внимательно слушай… Я тебе сейчас растолкую, какая существует связь между нашим поведением и нашей наукой… Мы, студенты, — передовая смена интеллигенции, и не где-нибудь, а в великой социалистической стране…

Говоря это, Толя отдалялся и вновь приближался к тому месту, где сидел Миша Голубов и где стоял, чего-то дожидаясь, Олег Ивановский.

— Мы — завтрашние учителя и воспитатели в школе, или агрономы на опытных полях, будущие ученые-экспериментаторы, либо ихтиологи, микробиологи, садоводы, зоологи, практические руководители народного хозяйства по всем разделам нашей науки… И вдруг оказывается, что некоторые из нас по добровольно избранным манерам, привычкам, вкусам, по образу мыслей и характеру поведения, наконец, по общему своему нравственному и культурному облику стараются походить, извините меня, на самых настоящих дикарей, хоть каменный век по ним изучай… «Нюмбо-юмбо»!.. Что же, я вас спрашиваю, товарищи, что таким наука?.. И что такие науке?..

— Смотри!.. «Гамлета» наизусть выучил! — как бы с почтительным восхищением произнес Ивановский.

И снова поднялись шум, смех, опять слышались всевозможные выкрики — и озорные, и озабоченные, и сдерживающие, успокоительные.

С «затравкой» теперь было как будто полностью покончено. Толя вернулся на свое председательское место и постучал карандашиком о графин.

— Вот, товарищи… Хочется, чтобы обо всем этом мы сегодня как следует поговорили…

— Я скажу, — в восстановленной тишине вызвался Олег.

Но не хотелось, очень не хотелось Толе давать первое слово Ивановскому.

— Ларионова! — позвал он. — Вероника, — почти с умоляющими интонациями обратился он к девушке, — ты ведь просила?

Она отрицательно повела головой.

— Синявский! — с надеждой выкликнул Толя. — Озеров, ты?.. Волошин Павел!..

А уже на кафедру взобрался Олег и, конечно, с места в карьер стал издевательски обыгрывать Толины страхи и обвинения. Ему это удалось вполне, вся «затравка» оборачивалась в плод разгоряченного воображения и получала комическую окраску.

Под конец Ивановский обратился к аудитории со следующей просьбой.