Молодость Мазепы

Составилась наскоро военная «рада». Гетман сообщил вкратце положение вещей, которое и без того уже было известно всем, и просил своих слушателей, чтобы решили здесь, что предпринять теперь? Сам он в минуту отчаяния терял обычную находчивость и уменье пользоваться обстоятельствами; он мог решиться даже на безрассудный, безумный поступок.

Владыка предложил всем весьма разумный план: не ждать окончательного ответа Калги, а упредив его, послать немедленно парламентера к Собескому и предложить ему либо штурм, либо мирные условия: по всей вероятности он, Собеский, не зная еще ничего о разрыве с татарами, согласится поскорее заключить мир, хотя бы и на самых неблагоприятных условиях, чем ожидать верной гибели.

Мазепа первый поддержал это мнение и предложил свои услуги для переговоров с Собеским; лучшего посла нельзя было и придумать, а потому он и отправился вместе с Кочубеем в неприятельский замок. Богун же с Палием поскакали в занятый ими накануне городок, чтобы быть готовыми по первому «гаслу» ударить на обессиленного врага. Сам Дорошенко согласился тоже с мнением своего старого друга Богуна — на случай полной неудачи мирных переговоров повести атаку всеми силами: теперь ведь в самом худшем случае татары могли лишь отступить, но не броситься на своих союзников, — в том, по крайней мере, был убежден Дорошенко. Получив напутствие и благословение от митрополита и архимандрита, он вышел из палатки несколько ободренный.

Часа через два из замка возвратился Кочубей и объявил гетману, что поляки, услышав шум и крики в татарском лагере, тотчас же послали туда своего посла разузнать, в чем дело, и оттуда вместе с парламентером польским был отправлен в их лагерь татарский мурза для окончания переговоров о мире и об откупе; татары, на глазах самого Мазепы, покончили решительно с Собеским, заключили с ним мир и вечный союз, за который Польша обязывалась выплачивать татарам ежегодно большие суммы, а кроме того, уплатить всю недоплаченную за прошлые годы дань. Таким образом, теперь сам Собеский будет предписывать условия подданному Речи Посполитой, казачьему гетману, и если последний не согласится на них, то татары вынуждены будут, как союзники польские, выступить, по требованию Собеского, на казаков.

— Вот они, эти верные союзники! — вскрикнул гневно Богун. — И без Сирко они продали бы нас за «бакшыш»; у них ведь кто больше даст, тот и брат!

— Предатели, предатели! — побагровел гетман и ударил себя в грудь кулаком.

— Верно, что Иуды! — повторил и Богун. — разве под Зборовом не устроили они такой же самой штуки? Разбитый на голову король был уже в наших руках. Так что же? Паны подкупили татар, и хан принудил нас заключить мир, когда вся Польша лежала у наших ног! А под Берестечком разве не зрадили они нас, задобренные «бакшышем»? О, Сирко прав, что ненавидит их!

— Проклятье! Бить их всех! Лучше поляжем в удалой битве, чем через этих разбойников наденем на шею ярмо! — завопил, не помня себя от гнева, гетман и, обнажив саблю, ударил было шпорами коня, как в это мгновение его остановил Кочубей.

— Ясновельможный гетмане, — произнес он торопливо, — прости за смелость, я не досказал тебе еще главного. Мазепа просил передать, что, несмотря на все, он успеет выговорить приличные и непозорные условия для мира; вскоре он явится сюда в лагерь с уполномоченными польского гетмана для подписания мирного договора.

Последнее сообщение несколько успокоило гетмана и остановило его безумный порыв.

Прошло два часа томительного ожидания.

Наконец прибыл и Мазепа с уполномоченными. Доводы и обаяние дорошенковского посла, а главное — весьма опасное положение польского войска сделали свое дело у Собеского, так что он весьма охотно согласился на следующие условия:

Дорошенко обещал оставаться верным подданным Речи Посполитой, а последняя утверждала его в гетманском достоинстве и прощала все грехи казакам. Кроме сего, сделаны еще были с обеих сторон торжественные обещания: со стороны Польши, — не нарушать никаких прав и привилегий казачьих, не дозволять шляхте притеснять крестьян и не вмешиваться в дела православной церкви, а со стороны Дорошенко, — не поднимать никогда оружия против Польши.

Со скрежетом зубовным, с затаенной в сердце клятвой отметить своим обидчикам и положить душу за объединение Украины под самостоятельной булавой, Дорошенко подписал мирный трактат и поспешил возвратиться в Чигирин.

А на левом берегу Днепра росла уже и поднималась темная, грозная туча…

Снова Чигирин… Снова придворная жизнь, придворные интриги…

Мазепа прискакал туда по поручению гетмана первым, чтобы разведать, не было ли со стороны левобережного гетмана каких-либо подвохов, и чтобы дать отпор Бруховецкому, если тот предпринял что-либо враждебное против Дорошенко, а главное сообщить обожаемой гетманом гетманше о благополучном окончании похода и о сердечной тоске по ней бесконечно любящего ее супруга.

Мазепа застал пани гетманову не одну: ее одиночество и тревогу разделял прибывший неожиданно с правого берега Самойлович.