Молодость

В Брагунах, тысячелетнем ауле, меня повели к более чем столетнему старику, самому старому человеку в ауле — мне сказали, что у него хранится старая-старая родовая запись чеченского народа.

Старик сидел в сакле на тахте, согбенный и высохший, как пергамент. Услышав шаги, поднял лицо: из кровавых век, вывороченных трахомой, смотрели оловянные, ничего не видящие глаза. Я передал через толмача свою просьбу. Но патриарх слушал безучастно. Отрицательно покачав мертвой головой, он отвернулся — в знак того, что наши просьбы останутся безуспешными. Спугнутые мухи опять присосались к гною на его ресницах, ползали по голому, синему черепу. Патриарх не трогал мух: «мухи — это души умерших», говорит старая Чечня. Бросив взгляд на окованный жестью ларец на полке, где хранилась заветная грамота, я ушел. Но другой русский — А. Костерин, странствующий корреспондент и литератор, — был счастливее меня: Чечня знала, что он был помощником у самого «Дикало» (Гикало). С долгими уговорами и деликатным нажимом через местный совет, Костерин получил возможность взглянуть на драгоценную рукопись, сломанную на сгибах, и сельский кади, переполненный самодовольством, перевел затейливый бисер арабского письма на русский.

— «Моим братьям, всем моим родственникам, оставляю запись о далеком прошлом, о начале нашего рода. Род наш пошел из города Шеми, что лежит на юг отсюда, в Турции. Градоначальником Шеми был богатый и могущественный Ахмат-Хан. Многими землями владел Ахмат-Хан и много людей было у него подвластных. Но красой и гордостью его были три сына: старший — Шам-Хан, средний — Сеид-Али и младший — Абас. Прослышали сыновья о великих и богатых горах на севере. С тяжелой скорбью отпустил их Ахмат-Хан в далекое, неизвестное путешествие. Несколько лет шли братья, прошли от моря и до моря, шли по берегу моря и вышли за горы дагестанские в неизвестную, незаселенную страну. И увидели братья, что богат и красив этот край — многочисленные реки текли с гор, в реках рыб можно ловить руками, кругом богатые, нетронутые леса, полные всякого зверья. Из скал били горячие источники, которые исцеляли от всяких болезней, из земли сочилась нефть, которая вспыхивает от искры кремня. И основали селение Махкеты, что значит: „Пришедшие к желанной земле“. Десять лет прожили здесь братья. Род их увеличился и стало тесно. Сеид-Али основал селение у реки и назвал селение и реку по имени своего сына — Аргун. Абас основал селение Нашхой, назвав его так по имени страны, откуда вышли нохчи, что значит „народ“. Шам-Хан остался в Махкетах; потом было основано еще одно селение — Гордали, названное так по имени сына Шам-Хана. Кроме этих четырех селений, в те времена больше селений здесь не было. От этих селений и пошла страна Нохчи. Записываю это в году 430-м от появления Магомета»[3].

— Какие вы умные, русские! — восклицает Исмаил простодушно, — все знаете, обо всем читали… И как ты быстро пишешь в свой блокнот! А вот мы — свою историю, и то не знаем… Хорошо узнавать легенды, выяснять, что правда, что нет. Больше всего я люблю общественные науки — как жили люди, как надо жить. Историю люблю, политграмоту люблю… И работать на заводе тоже люблю, да сил нет, слабое здоровье.

Обогнув крюк, под’ехал наш подводчик.

— Эх, почему я не учусь на рабфаке! — вырвалось у Исмаила с искренней горечью.

— А ты подай заявление, — говорит Джабраил.

— А можно?

— Почему нет? Ты хорошо учился?

— Джабраил, я был первый ученик в Итумкалинской школе! В Грозный меня потребовало само ЧечОНО, как лучшего ученика. В школу ФЗУ лучше меня учатся только двое русских, но они же знают русский язык и хорошо подготовлены. Скажи, скажи, кому подать заявление?

— Ну, вот что, — говорит Джабраил, — поедем с нами прямо в Алхан-Кала. Там пойдешь в приемочную комиссию и подашь заявление, что просишь допустить тебя к экзаменам на вакантное шароевское место. Мы подтвердим, что по Шарою свободное место есть. Пиши заявление.

— Джабраил, Джабраил!.. Я сильно, сильно хочу учиться на рабфаке!..

Мальчуган скакал от радости. Я вырвал из блокнота листок. Исмаил написал заявление. Джабраил на нем же дал хороший отзыв.

— Только не зевай, экзамены завтра утром.

Всю дорогу весело тараторил обрадованный Исмаил. То он проверял у Джабраила свои знания по политграмоте, то показывал мне дикие серные источники или два странно-сросшихся дерева, «заработавших 20 рублей от генерала» (лошади понесли, генерал выпал из фаэтона, полетел в пропасть, но зацепился за эти деревья, за что пожертвовал ближнему аулу 20 рублей), то подводил к обрыву, с которого в Аргун упала ночью женщина с арбой и лошадью.

На крутом под’еме опять слезли с арбы и пошли пешком.

— А ты, Сэйди, кем будешь, когда окончишь? — не унимался Исмаил.

Сэйди, мальчуган в курточке и в куцых штанишках, бодро шагал впереди всех.

— Мы будем ревизор движения… — говорит он скромно. Подумав, добавляет:

— А может, и сам начальник станции.

— Счастливый! — качает головой Исмаил. Он явно подавлен столь блестящей карьерой друга.