Молодость

— Ну, и я не знаю… Чудак ты… Чего глаза-то выкатил? Оробел? Гляди сюда: видишь этот межник? Отсюда, от курганчика, во-от до того места, где межник сворачивает, — это и есть твой участок. Вот тут и ходи. Ни одного чтоб тут постороннего человека не было. Понятно? Не послушают тебя — свисток давай. Я не услышу, — другой кто услышит. А теперь говори на совесть…

Дед грозно опускает брови.

— Куришь?

Миша даже руку поднял. Сказал честно:

— Не… Сроду я не курил. Ни разу.

— А ну, выверни карманы.

Миша выворачивает. Падают: записная книжка, карандаш и свисточек.

— Так, — еще строже говорит дед. — Чтобы спичек — ни-ни! Чтобы их никогда при тебе не было. А увидишь курящего — враз свисти. Фрр!.. Тревога! Понял?

И, не ожидая ответа, мягче:

— Посмотрю я, какой ты есть охранитель колхозного урожая… К первой звезде сменю.

Повернул дед коня и поехал обратно к стану.

…Миша один.

Ходит он взад и вперед по межнику. Ходит, посматривает и прислушивается. Чувствует, как весь наливается бодростью. Вдруг вспоминает вчерашний вечер, — как торжественно выбирали его «легкие кавалеристы». Как отчаянно колотилось сердце!

Уж так-то боялся, уж так-то боялся, что вдруг не выберут. А вот, теперь, когда пришел на пост, стало, пожалуй, не так-то весело. Думал — иначе оно как-то будет…

Высокой стеной стоит пшеница. Налетит ветерок — плавно закланяются колосья. Неуловимо звенит вокруг. Изредка выкрикивает где-то птица, изредка на дальней большой дороге нетерпеливо шумит грузовик…

Жарко, хочется пить.

Миша тянет непроизвольно руку к тяжелому колосу. Вдруг вспоминает: «Нельзя, это колхозное». Даже птицу, летящую к хлебу, он с криком вспугивает, взмахивая в воздухе шапкой.

Но все это не то… Разве так представлял он себе охрану полей? Он думал, что будет страшно… Глухая и темная ночь… Шорохи… Вот крадется кто-то… Сверкает в руках обрез… Тсс… Миша осторожно дает сигнал, но у врага чуткое ухо. Прыжок — и враг бросается на него. Миша ранен. Но и с глубокою раной в боку он ползет ему одному знакомою тропою… Ползет — и успевает дать знак об’ездчику. Враги пойманы. Но он, раненый, возвращается на свой пост и не покидает его. А потом… Зал… Собрание… Миша скромно сидит в углу… И вот его вызывают к большой трибуне…

— Э! — ловит себя Миша. — Разве ради славы я добивался попасть сюда?

…Вот уже час, как ходит он между душистыми стенами хлеба. Одиночество начинает томить его.

— Следующий раз приведу с собой двух-трех ребят. Веселей будет, — решает он.

А солнце легким, дрожащим шаром медленно падает на курган.

— Красиво! — с жадностью следит за закатом Миша. Ждет, когда солнце коснется земли и длинные тени вытянутся от колосьев. За курганом все в пламени небо. Червонным золотом подергиваются вдруг поля.

Но золото здесь непрочно. Его быстро с’едает синяя мгла. Закат тихо гаснет. Небо заботливо готовит звезды, но они еще не зажжены…

А пить сильно хочется.

— Дурной я, зачем ел соленое! — думает Миша. — Воду с собой надо брать в походную фляжку. В следующий раз не забуду.

Но не успевает он подумать об этом, как показывается силуэт незнакомого человека. Среднего роста, в больших сапогах, в серой помятой фуражке, человек вырастает перед ним неожиданно. Секунду смотрит на Мишу, а потом спокойно идет вперед.

— Стой! — кричит Миша. — Кто?

— А! — весело отвечает незнакомец. — Стража! Однако, быстро организовались. Я думал — когда это еще дело будет, а они уже, смотрите, на постах стоят. И повязки на руках красные, Молодцы! Добрый вечер, хлопец.

— А вы все-таки кто? — строго повторяет Миша.

— Я? — Ты мне вот что скажи: бригадир ваш, Иван Дмитриевич, у себя или где в другом месте? И туда хожу, и сюда хожу — нигде его не найду. Теперь, кажется, попал в точку. Тут до балагана вашего километра два, больше не будет, а?

— Пожалуй, не будет, — растерянно отвечает Миша. — Только здесь ходить воспрещается. Надо ходить по большой дороге.

— Знаю, милый, что нельзя. Я и об’ездчика вашего встретил. Ругал он меня, ругал, а потом говорит: «Ну, шут с тобой, иди уже. Только это, говорит, последний раз. А еще тут встречу — не выпущу». Серьезный он старик. Не даром из партизан. Я его с 18-го года помню. Крепкий человек. Кремень! И еще сказал мне: «Хоть и знаю тебя, как своего человека, а все таки не ходи, где не дозволено. Правило, говорит, соблюдай». Так до бригадного балагана говоришь, недалече? Километра два?

— Да.

Человек осторожно садится.

— Хлеб хорош, — мечтательно говорит он. Давно не помню урожая такого. А и труда-то положено сколько. Ох, и потрудились люди! Да… А убрать-то еще потруднее будет. Народ несознательный… Да и лодырей — пруд пруди. На чужой хлебец любителей еще много. В колхоз не идут, а хлеб из колхоза тянут, да еще норовят прямо с корня состричь. Парикмахеры!.. Поймал бы — не дал бы спуску. Ты, парень, поглядывай лучше. Чего стоишь? Садись, посиди.

Миша садится рядом и вдруг спрашивает:

— Дядя, а у вас в бутылке не вода? Пить охота. Дайте глоточек.

— В бутылке? — поворачивается к нему незнакомец и что-то соображает. — В бутылке, говоришь? Да нет, пустая она. Сам, брат, выпил. Знал бы — оставил. Эка беда…