Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

Раньше в больших нишах круглой стены стояли бюсты героев Севастопольской обороны, погибших здесь 70 лет тому назад. Теперь эти ниши были пусты.

— А куда же бюсты отсюда девались? — удивленно спросил я. — В музей, что ли, отвезли?

— В музей? — горько улыбнулась княжна. — Ну что вы, Борис Лукьянович! Героев империалистической войны да в пролетарский музей? — иронически подчеркнула она. — К ним отношение попроще.

— А как же?

— Да просто веревки на шеи понакинули, стащили вниз и разбили ломами, поглядите: вот еще белые осколки лежат — вот, у стен…

Я отвернулся с глубоким чувством негодования.

— Разнузданный инстинкт разрушения, — тихо сказала княжна. — Ломай, бей без оглядки все старое, «отжившее». А, вот, когда дело доходит до стройки, до созидание — тут тупик…

— Значит, ваше мнение о «стройке новой жизни» — пессимистическое?

— И очень даже, — печально прозвучал ответ старой учительницы. — Эти бюсты — что! Это — пустяки. Все эти материальные разрушение сравнительно не так страшны. А вот, когда души детские ломаются, да вывихиваются, вот, это — уже трагедия.

— Вы про комсомол говорите?

— Да не только про комсомол, да пионеров — про всю молодежь. Вот, возьмите наши школы. Отменили все с одного маху — и программы, и методы, и учебники. А нового ничего не создали. Ну и хаос… Да какой хаос! — с горечью продолжала она. — Ведь мы, педагоги, не знаем прямо, что делать, чему учить, чему воспитывать. Комсомольские ячейки, куда вошли почти сплошь хулиганы, делают в школе, что хотят, даже преподавателей увольняют. Дети дичают все больше. Программы, методы, системы меняются каждые 2–3 месяца. Чехарда… А тут, вот, еще и скаутские отряды закрыли: нашли тоже, видите ли, новую «гидру контрреволюции»… Эх, лучше не думать…

Мы долго молчали, глядя на чудесную картину озаренного призрачным лунным светом бульвара. Царила полная тишина. Только неумолчный шум цикад едва слышно звенел в настороженном покое южной ночи…

— Хорошо, — вздохнула княжна. — Уходить не хочется. Забываешь о тревогах дня… Вот, кстати, я хотела спросить вас, Борис Лукьянович, о ваших планах на будущее. Как видно, запрещение КСМ вас не остановит?

— Я буду откровенен с вами, Лидия Константиновна, — задумчиво ответил я. — Видите ли, иллюзий относительно будущего у меня нет. Были, пожалуй, когда я ехал сюда, в Россию, из Константинополя. Но действительность скоро и радикально излечила меня. Я, как и вы, не верю в «новую жизнь»… Но вы спрашиваете, очевидно, о перспективах подпольной скаутской работы?

— Да, и об этом тоже.

— Ну, что-ж! Перспективы самые унылые. Конечно, нас раздавят, сомнут. Разве в этом можно сомневаться? С одной стороны, юношеские группы, необъединенные и неорганизованные, вооруженные только моральной силой своей идеи, а, с другой — вся мощь государственного аппарата, с его бездушным механизмом. Силы уж очень неравны…

— Но вы продолжаете бороться?

— Нет, Лидия Константиновна, я не столько борюсь, сколько пытаюсь смягчить удары, которые уже стали падать на нашу молодежь… Вот, вы видите сами — наши ребята не складывают оружия. Для них ведь такая борьба — не трагедия, а только почва для испытание их молодых, бьющих через край сил… Эта тяга к борьбе — стихийна, и вы знаете, княжна, над ней, может быть, можно и посмеяться, но не преклониться перед ней нельзя. Ведь это же проблеск той силы, той идеи, которую мы с вами воспитывали в них столько лет… Вот сейчас — возьмите, ребята не хотят сдаваться перед натиском грубой силы, и это не есть подзадоривание взрослых, а честно понятое следствие нашего воспитания… Это — чувство долга, правды и чести…

— Но если, по вашему мнению, вся эта борьба обречена на провал, — что же вы собираетесь делать?

— Я много думал над этим и решил, что весь свой авторитет и опыт я употреблю на то, чтобы боевой инстинкт и спайку ребят переключить на другие формы деятельности.

— Другие? Какие же? — удивилась княжна.

— Ну, прежде всего — внешне, в порядке камуфляжа, в Одессе, например, под маркой спорт-клуба. Здесь — допризывники и «литераторы». И вы, конечно, замечаете, Л. К., что это не столько стремление к подпольной деятельности, как просто инстинкт объединение в жизненной борьбе. Русская молодежь начинает делиться на два лагеря — этот, вот, комсомольско-пионерский, без всяких моральных установок, и другой — вот вроде наших ребят. Вы, вероятно, чувствуете, что наши ребята не пойдут грабить и комиссарствовать. И эта молодежь все равно будет объединяться… Я знаю, что и сокола, и школьники, и даже спортсмены начинают группироваться своими ячейками.

— Но разве такие формы объединение не опасны?

— Конечно, опасны. Но что-ж — умыть руки? Ведь борьба за душу перерастет в политическую борьбу. В этой неравной борьбе наша молодежь рискует многим. Бой начинается. Разве могу я уйти в сторону? И, по вашему, разве не нужно бороться?

Моя спутница не ответила.