Молитва о Рейн

В ту же секунду, как падает последняя вещь, я ухожу. Меня не волнует, что хлопья хрустят под моими сапогами, или смеющиеся, невнятно бормочущие люди поблизости, или огр с «Узи», ожидающий нас снаружи. Все, о чем я забочусь, — это убраться подальше от этого мудака, пока он не увидел мое глупую красную рожу.

Я уже почти добралась до выхода, когда трое парней, выглядящих так, словно только что выбрались из мет лаборатории, встали между мной и раздвижными стеклянными дверями. На них красные банданы — единственная цветная вещь в их облике, которые демонстрируют принадлежность к банде деревенщин; серая неприглядная одежда, немытая внешность. В их налитых кровью глазах грубый хищный взгляд, который заставил бы меня бежать, если бы не пистолеты, торчащие из-за поясов:

— К чему такая спешка, красотка? Ты же только что пришла.

Я знаю одного из них со школьной скамьи. По-моему, он был на класс выше меня. По крайней мере, так было до тех пор, пока он не перестал ходить.

— Черт возьми! — его бледное лицо расплывается в улыбке, обнажая ряд почерневших зубов. — Да это же маленькая Рейнбоу (rainbow — радуга; радужная) Уильямс! — он цокает языком и насилует меня своими мутными глазами. — Посмотрите-ка… так выросла.

Я хочу вести себя спокойно, по-дружески, как будто мы старые друзья, но не могу даже вспомнить его чертово имя.

Я больше ничего не помню.

Начинаю паниковать, прокручивая в голове все возможные имена, которые только могу придумать, но все, что говорю:

— Эй… старик…

— Похоже, что ты и твой парень, — все трое парней поднимают глаза и смотрят мне за спину, — пытались уехать, не заплатив налоги.

Налоги.

Все внутри у меня упало.

Мне удается изобразить на лице фальшивую улыбку.

— О! Нет… видите ли, мы с ним все уладили… — я жестом указываю на мужика у дверей за стеклом, позади них, надеясь, что он подтвердит нашу платежную ситуацию, но, когда смотрю в ту сторону, его вообще нет на стуле.

Он лежит лицом вниз на тротуаре, и стая диких собак обнюхивает и грызет его.

Мои внутренности сжимаются, когда реальность нашей ситуации обрушивается на меня. Мы безоружны, нас численно превосходят, и единственный человек, который мог бы нам помочь, просто чертовски передозирован.

Я оглядываюсь на Уэса. Он выпячивает челюсть, жуя внутреннюю сторону нижней губы и смотрит прямо перед собой, игнорируя меня, и я знаю почему.

Потому что лайферу есть ради чего жить.

— Я могу идти? — спрашивает он скучающим голосом. Трое гангстеров пристально смотрят на него, а Уэс отвечает им таким взглядом, будто они несносные дети, заставляющие его опаздывать на работу.

Я готова рассмеяться. Совершенно незнакомый человек увел меня под дулом пистолета и доставил в мой самый страшный кошмар, и я позволила ему сделать это. А все потому, что тупой дуре понравился его взгляд.

Ночной кошмар! Да-да! В любую минуту четыре всадника могут ворваться в эту дверь и убить нас всех! Это просто ночной кошмар! Должен быть кошмаром! Просыпайся, Рейн! Просыпайся!

Я верчу головой, отчаянно ища характерное черно-красное знамя с датой 23 апреля, какое-то пламя, дым, хоть что-нибудь, но на стенах висят только телевизионные мониторы, показывающие видео счастливых белых людей, поедающих трехдолларовые пакеты «Доритос».

Это не сон. Это всего лишь я, три насильника и парень, пытающийся продать меня им.

Сглатываю.

Головорезы переглянулись, а потом снова посмотрели на мужчину позади меня.

Тот, что слева, злобно смотрит на него и сплевывает на землю:

— Твоя пусястая задница даже пули не стоит.

— Давай, красавчик, — говорит тот, что справа, через свои золотые грили, кивая головой в сторону двери, — убирайся к чертовой матери.

Тот, которого я узнаю, смотрит прямо на меня, облизывая тонкие потрескавшиеся губы:

— Ты ни хрена не разговаривала со мной, когда мы учились в школе, но теперь я заставлю тебя кричать мое имя.

Ужас скользит по моим венам, когда все три гнилые улыбки приближаются, и слезы щиплют глаза, когда я смотрю, как лайфер проходит мимо, оставляя меня расплачиваться за его драгоценные продукты.

Раздвижные стеклянные двери позади деревенской мафии открываются, и моя единственная надежда направляется к ним. Он останавливается в дверях и бросает на меня последний взгляд. Но выражение его лица не холодное и бесчувственное, как я ожидала. И вовсе не выражающее раскаяние. Уэс полон решимости что-нибудь предпринять. Его зрачки сужаются и перебегают сначала на стеллаж, а затем обратно. Команда.

Или предупреждение.

До того, как успеваю понять, что это значит, Уэс подносит два пальца ко рту и издает самый громкий свист, который я когда-либо слышала.