Молитва о Рейн

— Да, и ты почти все время не закрывала свой гребаный рот, — Уэс опускает свой острый, как лезвие взгляд и снова начинает рыться в мешках.

— Я же сказала, что мне очень жаль. Может быть, в следующий раз тебе стоит похитить кого-нибудь менее импульсивного.

Уэс срывает крышку с другой коробки, игнорируя меня.

Я скрещиваю руки на груди и пытаюсь надуть губы, но это довольно трудно, когда он, как пятилетний ребенок, откручивает колпачок от пакетика с яблочным пюре.

— Мужик, — хихикаю я, — ты не ждешь апокалипсиса. Мы умрем через три дня, а ты сидишь здесь и беспокоишься о пяти группах продуктов.

Уэс застывает с мешочком в дюйме от его приоткрытых губ:

— А кто такие «мы»?

— Эм, ты, я, — развожу руки в стороны и оглядываю, окружающую нас картину пустой свалки в парке, — все.

— Я не собираюсь умирать, — говорит Уэс, прежде чем обхватить губами горлышко пакетика.

Что-то в том, как он смотрит на меня, заставляет мои щеки пощипывать.

Я отшучиваюсь и щелкаю пальцами.

— Я так и знала, что ты лайфер! Знала! — я сажусь напротив него и наклоняюсь вперед. — Итак, скажи мне, лайфер, если мы не собираемся умирать, то что, по-твоему, означают эти кошмары? Ты думаешь четыре всадника апокалипсиса появятся 23 апреля, чтобы заплести нам косички и поиграть в ладушки? — при упоминании косичек, я протягиваю руку и касаюсь того места, где должны были быть мои.

Упс. По-прежнему их нет.

Уэс наклоняется вперед и тычет пальцем в мою сторону:

— Я же сказал тебе — я не гребаный лайфер. И не помню, чтобы говорил: «МЫ не умрем», а только, что Я не собираюсь умирать. Мне неизвестно, что означает этот сон, и мне похуй. Скажу одно — я собираюсь выжить.

Я чуть не подавилась своим протеиновым батончиком. Уткнувшись ртом в локоть, я откашливаю арахисовое масло и смотрю на бредящего мужчину, сидящего напротив меня:

— Ты собираешься ПЕРЕЖИТЬ апокалипсис?

Уэс приподнимает плечи в недоумении, когда мягкий пакетик между его губами становится плоским.

— Как ты собираешься выжить, если даже не знаешь, что это такое?

Еще одно пожатие плечами и новая обертка падает на землю.

— Я занимаюсь этим всю свою жизнь, — голос Уэса снова тихий, и на этот раз его глаза не смотрят на меня, когда он говорит.

Что-то внутри меня скручивается от его признания, и я понижаю свой голос, чтобы соответствовать настроению своего похитителя:

— Значит, ты, типа, сервайвелист¹?

— Точно, — это слово звучит резко и твердо, как будто он не хочет говорить об этом.

Меня это вполне устраивает. Я эксперт в том, чтобы не говорить о дерьме. Или вообще иметь с ним дело, если только мне не приходится.

Я прислоняюсь спиной к перилам и вскрикиваю, когда те вещи, которые Уэс запихнул мне в майку звякают, ударяясь о желтые металлические столбики — уголок одной упаковки вонзается мне в позвоночник, а другой врезается прямо в попу через пижаму:

— Ой! Черт! Больно!

Раздраженно фыркая, поворачиваюсь к ублюдку спиной и вытягиваю майку из штанов, позволяя всем его драгоценным припасам упасть ему на колени. Уэс тихо смеется, и я смотрю на него через плечо.

Большая ошибка.

Мужчина в гавайской рубашке улыбается, глядя на инструменты, которые я только что вывалила на него, как будто это рождественское утро. Над его высокими скулами порхают длинные и темные ресницы, прядь мягких каштановых волос выпала из-за уха, и все, что я хочу сделать, это забраться к нему на колени, чтобы он, посмотрел на меня так же.

Но зеленоглазая модель с обложки этого не сделает, потому что, в отличие от фонарика, карманного ножа, пачки зажигалок и открывашки, я — инструмент, который уже использовали. Уэс получил свою еду, и в любую минуту он выбросит меня, как все эти обертки на земле под нами.

За перилами, позади Уэса, мои глаза улавливают движение на другой стороне площадки. Только что приехала пожилая пара, и каждый из них раскачивает маленького ребенка на качелях. Дети хихикают и дрыгают ногами, совершенно не обращая внимания на мусор и мрачную обстановку вокруг них, но пустые, мертвые, затуманенные взгляды их родителей говорят сами за себя.

Через три дня они будут смотреть, как умирают друг у друга на глазах, и единственное, что могут сделать — это оставаться под кайфом и стараться не плакать перед детьми.

Я отрываю взгляд от них, и вся моя боль начинает подниматься на поверхность. Каждый удар и пинок, который получила этим утром, дает о себе знать. Я знаю, что вот-вот последует — Уэс объявит, что во мне больше не нуждается, — кровь огнем обжигает мою кожу. Каждая потеря, которую я перенесла, и все те, кого я знала, пытаются прорваться сквозь воздвигнутую в моей голове стену, причиняя мне боль.

Хватаюсь за карман толстовки, отчаянно желая успокоиться, но он пуст. Конечно.

Потому что Уэс украл мои таблетки, чтобы купить эти чертовы продукты.