Молитва о Рейн (ЛП)

Не потому, что боюсь. Ведь теперь я точно знаю, где она.

В этом конце коридора музыка звучит громче, так что последняя комната слева должна быть той самой. Топаю по устланному ковром коридору и поворачиваю ручку. Не стучу.

Я не выжидаю и не распахиваю дверь с безопасного расстояния. Все мои инстинкты выживания вылетают в гребаное окно, когда я прорываюсь через последнее препятствие, стоящее между мной и моей девушкой.

Первое, на что обращается внимание, – это запах. Он не трупный и не металлический, как во всем остальном доме, а приятный и сладкий, как от еще теплого ванильного торта. Я закрываю за собой дверь и вдыхаю воздух, как тонущий пловец, выныривающий на поверхность. Знакомый аромат наполняет мои легкие и поднимает настроение. Оглядев комнату, я нахожу его источник повсюду. Зажженные свечи освещают каждый закуток и трещинку в маленькой спальне Рейн. Я выключаю фонарик и засовываю его обратно в карман, осматривая уютное помещение. Одежда и блокноты покрывают пол. Книжные шкафы, заполненные беспорядочно расставленными книгами в мягких обложках и безделушками, стоят вдоль левой стены. Кушетка и приставной столик занимают большую часть правой. А там, на той кровати – моя родная Спящая Красавица.

Рейн лежит на животе поверх одеял – образ совершенства в доме ужасов.

Я пересекаю комнату в два шага. Первое, что делаю – это хватаю светящийся мобильный телефон с тумбочки и прижимаю палец к символу паузы на экране. Я кладу его обратно и облегченно выдыхаю, когда эта гребаная музыка перестает играть, и вокруг становится тихо.

Рейн лежит лицом к стене, поэтому я сажусь на край кровати и провожу рукой по ее черным блестящим волосам. Они гладкие на ощупь. Гладкие и реальные. Ничто не имеет значения за пределами этих четырех стен. Хаос, опасность, гниение смерти. Этого не существует. Только я, мой спящий ангел, и светлое, тихое чувство покоя.

– Рейн, – шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в висок. Но когда губы касаются ее плоти, моя иллюзия счастья рушится.

Её кожа холодная. Слишком холодная.

– Рейн, – я трясу ее за плечо и смотрю, как безвольное тело безжизненно обвисает на моих руках. – Черт возьми! Рейн! – вскакиваю на ноги и поворачиваю ее к себе так, чтобы видеть лицо девушки.

И это – как будто снова смотреть в лицо Лили. Фиолетовые губы. Фиолетовые веки. Пепельная кожа.

Я опоздал.

Я, блять, опоздал.

– Проснись, Рейн! Ну же, детка! Проснись!

Мои глаза и руки обшаривают каждый дюйм ее тела в поисках огнестрельной раны, перерезанного запястья, чего-то, что могло бы объяснить, почему она не просыпается. Но ничего нет. Нет крови. Нет травм. И только когда разрываю ее фланелевую рубашку, я нахожу ответ.

Или, скорее, не нахожу.

Драгоценная бутылочка гидрокодона Рейн исчезла.

– Черт побери, Рейн! – мой голос срывается на ее имени, подобно тому, как приливная волна срезается волнорезом, когда я прижимаю пальцы к ее яремной вене, ища пульс, который, знаю, что не найду.

– Черт побери, – шепчу я, притягивая ее безжизненное тело в свои объятия.

Я кладу ее длинные руки себе на плечи и прижимаю малышку к груди.

– Прости меня, – слова выходят беззвучными рыданиями.

Я крепче прижимаю тело Рейн и зарываюсь лицом в ее шею. Пальчики едва касаются ковра, когда я качаю девочку назад и вперед. Раньше ей это нравилось. Это помогало Рейн чувствовать себя лучше.

– Прости.

Я обвиваю руками ее ребра, обнимая малышку так, как обнимал эту чертову лживую подушку.

«Тебя любят», – гласила надпись на ней.

Из меня вырывается горький, скорбный смех. Я ощущаю вкус собственных слез на ее холодной, влажной коже.

Меня любили.

И вот, чертово доказательство.

Рейн пережила убийство с самоубийством своих родителей, потерю друзей и парня, развал всего ее гребаного города, но именно мое пренебрежение в конце концов сломило ее.

Совсем как Лили.

Впервые в жизни я думаю о самоубийстве. Я мог бы просто лечь рядом с Рейн, обнять ее и с помощью дробовика мистера Уильямса добавить еще один труп в этот чертов дом смерти.

Но не могу. Это мое гребаное проклятие. Я – сервайвелист.

И когда я замечаю пульс Рейн, слабый и поверхностный на моей щеке, я понимаю, что был прав насчет нее с самого начала – она тоже сервайвелист.

ГЛАВА

XXIII

23 апреля. Рейн

– Смотри, – Уэс хватает меня за руку, когда мы переходим шоссе, указывая на цифровой рекламный щит над «Бургер Пэлас», – вывеска все еще горит. Какого хрена?

Я фыркаю и закатываю глаза.

– У них, наверное, есть генератор для него. Не приведи, господи, чтобы мы хоть один день не сподобились увидеть этого дурацкого короля Бургера на его гребаной лошади.

Я бросаю на анимированного гада неодобрительный взгляд, когда мы приближаемся, и он, кажется, отвечает мне тем же.

Мультяшные глаза останавливаются на мне, когда его низкий голос гремит из динамиков:

– Что вы сказали, юная леди?

Я смотрю на Уэса, который в ответ пожимает плечами, а затем снова на цифровой щит.