Молитва нейрохирурга

— Я прощаю ему то, что он обрек меня жить в этой коляске…

Да, это не я посадил его в коляску! Да, я был ни при чем! Но кого еще он мог винить? Я должен был смириться и спасти его от злобы.

— Прощаю ему то, что он обрек меня на жизнь в этой коляске… — повторил он, стена рухнула, и он снова заплакал.

— Я прощаю ему все те страдания, которые принесла мне операция, — продолжил я. Я теперь и сам плакал, когда он повторял это. Господи, неужели я смогу? — Я прощаю ему, — мой голос надломился, и я подавился собственными рыданиями, — то, что я не могу ходить.

Он повторил это слово в слово, и я схватил из коробки платок.

— Я прощаю ему все, чего был лишен после операции, — сказал я.

Он повторил за мной. Я изо всех сил пытался не сломаться.

— Я отпускаю его, — сказал я.

Он молчал. Я посмотрел ему в глаза и вдруг понял, что и правда хочу освободиться от его гнева. Но Сэм не повторил этих слов. Вместо этого он сказал:

— Я отпускаю себя.

Я улыбнулся и почувствовал, как покой заполнил комнату. Хотя я предложил Сэму возможность освободить меня от вины в его глазах, совершенное им прощение даровало ему свободу от самой необходимости винить.

— Да, — сказал я, соглашаясь с ним, — я отпускаю себя, свой гнев, злобу и обиду…

Это он повторил.

— И я уверен, что Бог поступит с доктором Леви, — к горлу подкатил ком, но я должен был довести все до конца, — по справедливости Своей…

Я дрогнул. Он повторил эту фразу.

— И милости… — закончил я.

— И милости… — кивнул он.

Я ненадолго замолчал, а после спросил:

— Как вы, Сэм? — спросил я.

— Лучше, — он улыбался, и на этот раз искренне. Слезы высохли. Он сиял, несмотря на то, в каком состоянии находился.

— Когда мы прощаем другим те обиды, которые они нам нанесли, Бог прощает и нас[18], — сказал я. — Вы простили меня, и Бог с любовью простит вам все ваши ошибки. Он послал Иисуса искупить наши грехи, чтобы мы могли обрести свободу. Вы хотите, чтобы Он простил вам грехи?

— Да, — ответил он.

— Тогда давайте вместе к Нему обратимся. Повторяйте все, что я скажу. Господи, прости мне мою злобу и обиду. Ты хочешь, чтобы я прощал, — а я никого не прощал до этого дня…

Когда мы закончили, он посмотрел мне в глаза — впервые после операции, и уже не с гневом, а с благодарностью.

— Как теперь? — спросил я.

— Намного лучше, — он улыбнулся. Прощение его преобразило. Неизбывная тоска исчезла — ее сменило настоящее счастье. Его душа наконец-то исцелилась.

— Я могу снова помолиться о вашем здоровье?

— Да, — согласился он.

Я вознес молитву, и после того, как прозвучало «аминь», встретил его пораженный взгляд.

— У меня словно ток по спине бежит, — сказал он тихо. — И правая нога… кажется, я ее чувствую.

* * *

Он позвонил мне через полгода.

— Доктор, я нашел новую программу! — его голос, восторженный, радостный, звонкий, как у ребенка, был полон надежды. — Спустя несколько недель после вашего визита! Я уже могу держаться на руках и шагать по брусьям! Пока еще не сам, но все впереди!

Когда-нибудь он снова будет ходить. Мы оба в это верим.

Цепи его уже не держат: он сбросил их сам — в тот самый день, когда решился меня простить.

Малышка награни смерти

Анет, самая юная из всех, кого мне доводилось лечить, впечатлила меня в высшей степени. Дети боятся врачей. Это факт. Но Анет на осмотре подошла ко мне без страха и совершенно доверилась. Она была прекрасно воспитана и на удивление чутка к другим людям. Если кто-то рядом чихал, она говорила: «Будьте здоровы». Мне казалось, она улавливала чужие желания каким-то неведомым способом. Я не мог даже представить, будто дети ее возраста на такое способны. Она никогда не проявляла злости — скорее, даже слишком осторожничала. Стоило ей подойти к выбоине на тротуаре или к невысокой ступеньке, ведущей вниз, она тут же поворачивалась и беззаботно шла обратно. Она была милой и вежливой, и с ней было радостно находиться рядом.

Анет привели родители. За ее правым ухом пульсировала шишка размером с четвертак. Девочка плохо спала и часто трогала шишку, как будто та ей мешала.

В смотровой я ощупал пульсирующую область и, хотя подозрения еще не подтвердились, был уверен, что ангиограмма покажет аневризму, а аневризма окажется частью дуральной артериовенозной фистулы. Ангиограмма показала не просто фистулу. Для двухлетней девочки это была фистула-левиафан, огромный клубок сплетенных вен и артерий. Вены распухли от крови, срослись с артериями грудой узлов, и как итог, артерия вздулась, ощутимая даже через кожу Анет, хотя основная масса фистулы таилась внутри черепа.