Молитва нейрохирурга

Мы просверлили в черепе Анет дыру и установили в мозг дренажную трубку: отводить давящую жидкость. В пять утра малышку увезли на срочную операцию: удалять кость в задней части черепа. Мы надеялись, это снимет давление с распухшего мозжечка. Я ожидал, что Анет очнется, как только мы удалим кость и как только снизится давление.

Она не очнулась.

Мы сделали МРТ.

Снимок показал восходящую грыжу. Задний мозг набух и давил вверх. Сердце стиснули ледяной рукой: я увидел пораженный ствол мозга. Да, Анет проснется нескоро. Если проснется. Она могла остаться «овощем» на всю жизнь. А нам оставалось только одно — ждать и смотреть, как борется за жизнь ее тельце.

Прошло несколько дней. Анет не проявила никакой неврологической активности. Она не очнулась и даже не шевелилась. Я встретился с ее родными: обсудить всю тяжесть положения. Они ждали моего совета, но я не знал, что им сказать. Раздавленный отчаянием, я мог только отвергать одну идею за другой. Держать ее на дыхательной трубке мы могли не больше нескольких недель, а дальше — только трахеостомия, дыра в гортани и аппарат. Да, так бы она выжила даже «овощем».

Варианты сокращались. Состояние Анет оставалось прежним.

Родителей это уничтожило. Нет, они знали, что операция серьезна, но видеть своего ребенка в коме, не зная, будет он жить или умрет — к такому нельзя быть готовым. Да и никто из нас такого не ожидал. Мы молились на каждой встрече — но, как и прежде, все было напрасно. Ничего не менялось.

Сперва мне показалось, что вера не так уж много значит в их жизни. Но однажды, зайдя к Анет в палату, я увидел ее отца с Библией в руках. К тому времени о девочке узнала вся клиника — и за нее молились все. Непрестанный приток людей походил на животворную кровь: они приходили в палату, молились и уходили. Это не пробудило Анет — но вернуло к жизни ее родителей. Казалось, они благодарны и почти очарованы той любовью, которую проявили к их дочери совершенно чужие люди. В беде их поддержало общество — частью которого они были, даже об этом не зная.

Имя девочки внесли в национальные молитвенные сети: об этом я узнал от матери Анет. Тысячи людей молились за малышку и за меня и просили об этом других. Помню, меня слегка кольнуло: я до сих пор дрожал за репутацию. Увидеть свое имя в молитвенной сети; услышать, как люди молят Бога исправить твою ошибку и остановить кровотечение, к которому привела твоя операция, — любого эгоиста искорежит. Но я немедленно наступил гордыне на горло: дело меня не касалось. Речь шла об Анет. Более того, я первым заговорил о молитве.

И все же страх брал свое. Мать Анет скрутили преждевременные схватки, и ей пришлось сидеть в кресле-каталке, чтобы не начались ранние роды. Она могла приподняться лишь на несколько секунд.

— Я такая никчемная, — твердила она сквозь слезы, когда мы виделись. — Я так нужна дочке… Но я даже встать не могу.

Так проходили дни. Несмотря на все наши молитвы — и на все усилия медицины, — состояние Анет не улучшалось. Мы не могли больше держать ее на аппарате. Родители должны были решиться: либо мы делаем трахеостомию и поддерживаем жизнь дочери на дыхательном аппарате — либо вынимаем временную трубку, отключаем машину и смотрим, выживет ли девочка. Они очень серьезно обдумывали обе возможности. Учитывая мрачные перспективы и вероятное состояние «овоща», угрожавшее Анет, я думал иногда: что, если Бог именно сейчас дал им двойню и так хоть отчасти восполнится потеря малышки? Решать предстояло быстро.

Непрестанный приток людей походил на животворную кровь: они приходили в палату, молились и уходили. Это не пробудило Анет — но вернуло к жизни ее родителей.

У матери, которая оставалась у кроватки день и ночь, скорбя о дочке, начались схватки, и ее положили в больницу: пытались остановить ранние роды. Я узнал об этом утром, когда пришел в клинику. Врачи считали, что причиной схваток стал стресс: мать слишком страдала, глядя, как умирает ее девочка. Для появления двойняшек было слишком рано. Легкие еще не развились, и дети могли не выжить. Теперь смерть грозила всем троим детям.

Я вышел в коридор. Меня словно распотрошили. Состояние Анет держало нас в таком напряжении, что мне казалось, хуже новостей я уже не услышу. Две недели я пребывал в каком-то полусне, словно боксер, пропустивший хук в голову, и новый удар швырнул меня на канаты. Где Бог? Почему все так плохо, мы же молимся! Я добрел домой и упал ничком на ковер в гостиной.

— Господи! — шипел я. — Что Ты творишь? По-твоему, им не хватило? Анет в коме! Мы все время молимся, вся страна молится, и ничего не происходит! Я провел блестящую операцию, а теперь трое детей умрут или станут инвалидами! Почему Ты ничего не сделал? Не видишь, что происходит? Где Ты?