Молитва нейрохирурга

— Ага, — ответил он.

— Некогда Иисус сказал нечто очень важное: если мы простим те обиды, которые нам нанесли, Бог простит и нас. Если же не простим, то и прощения не обретем[15].

— Правда? — он казался искренне удивленным. — Я этого не знал.

— Да, это так. Теперь я начну, а вы повторяйте за мной. Попытайтесь прочувствовать все, о чем я буду говорить. Если согласитесь, говорите так, как будто это ваши собственные слова.

— Хорошо.

Я начал говорить:

— Господи, выслушай меня. Я решил простить свою мать. За всю ту боль, какую она причинила мне и своими поступками, и своим бездействием. А в особенности за то, что она… Продолжайте, Рои. За что вы ее прощаете?

— За то, что не умела выбирать, — выдохнул он.

Как только эти слова сорвались с его губ, он начал плакать. Я встал и поднялся, чтобы найти коробку с платочками.

— За то, что думала только о себе, — казалось, он годами ждал, чтобы сказать это. — За ее вечные пьянки. За то, что забросила себя. — Его слезы никак не хотели прекращаться. — И за то, что бросила меня из-за мужика. За то, что ее не было рядом, когда мне это было так нужно. За то, что наплевала на меня.

Он уже рыдал, и я только надеялся, что нас не услышат в других кабинетах или в приемной. Я дал ему всю коробку с платками.

— Вы еще что-нибудь хотите ей простить?

Он задумался, протер глаза и высморкался.

— Нет. Думаю, это все.

— Хотите попросить прошения у Бога? — спросил я. — За то, что так долго таили в душе обиду и злобу на мать?

Он даже не ждал моих слов — и заговорил сам.

— Господи, прости меня, — выдохнул он. — Прости, что я злился на маму.

Казалось, будто рухнула стена, отделившая его от Бога. В комнате стало легче дышать.

— Если это все, — сказал я, — знайте, Бог любит вас и прощает.

Он кивнул.

— Можно еще кое-что сказать? — спросил он. — Я ведь и сам далеко не ангел.

— А почему Бог прощает нам грехи? — спросил я, помня, что Рон рос при церкви.

— Иисус, — просто ответил он.

— Поблагодарите Его?

— Иисус, спасибо Тебе, — сказал он. — Спасибо, что искупил мои грехи.

Минуту мы помолчали. Я все еще поражался тому, что случилось.

— Знаете, вы совершили очень смелый поступок, — наконец сказал я. — Как вы?

Он протер глаза и посмотрел на меня с сияющей улыбкой.

— Хочу позвонить маме, — ответил он. — Не могу дождаться, когда поговорю с ней. Это прекрасно, док. Я будто заново родился.

Он почти не был похож на себя прежнего — того, кто переступил порог моего кабинета. Ледяная маска растаяла, он словно сиял. Из смотровой он вышел чуть ли не вприпрыжку.

Операция прошла через три недели — было сложно, но все закончилось хорошо. На закупорку фистулы ушло шесть часов. Гул крови он перестал слышать сразу же, и мы оба спокойно вздохнули. Встречались мы потом пару раз. Он сказал, его новая радость настолько сильна, что ее ничего не в силах ослабить. Боль от артрита стала намного меньше, и ему теперь не требовались таблетки. Он отличался от себя прежнего, словно земля и небо. Улыбка не сходила с его губ, и я невольно улыбнулся в ответ, как только его увидел. Его мать недавно начала новую жизнь, стала ходить в церковь, и они планировали воссоединение семьи. Ее отношения с родными, прежде далекими, начали исцеляться.

Прощение превратило разъяренного морского пехотинца в радостного и светлого ребенка.

Это был первый раз, когда я предложил больному простить и попросить прощения, — и я никогда не видел столь преображающей силы. Ни лекарства, ни операция не могли с этим сравниться. Прощение превратило разъяренного морского пехотинца в радостного и светлого ребенка.

Прошло несколько месяцев. Я провел еще нескольких через прощение различных обид и ситуаций. Результаты потрясали, каждый по-своему.

Один больной с небольшой аневризмой и болями в спине и шее сказал мне, что ненавидит своего агента по недвижимости, — тот завел его в субстандартную ипотеку прямо перед тем, как рухнул рынок жилья. Как и полагалось по закону, он сообщил об этом агенте властям, чтобы тот не причинил вреда другим людям, — но и сам не избежал последствий: дом забрали, и теперь он жил с дочерью. Еще у него умерла жена, с которой он прожил сорок восемь лет, — и теперь он злился на Бога. После того как мы поговорили, он перестал винить Бога, простил агента за финансовый хаос, стал относиться к жизни светлее и, к моему удивлению, боль в шее ушла. Как-то раз он сам обратился к Богу — и хотя сперва просто жаловался, но вскоре начал понимать, насколько благословенной была его жизнь на протяжении всех сорока восьми лет брака. Пройдя множество напрасных процедур, тестов и сканирований, он избавился от боли только тогда, когда отпустил тех, кого не простил прежде, и когда честно признался Богу в том, сколь болезненной оказалась для него разлука с женой.

* * *